А может, весточка от него?
* * *
Надпоручик Орфанус пробыл у нее буквально несколько минут. Лишь сообщил ей горестную весть. Задерживаться дольше не было никакого смысла.
За окном взревел мотор, взметнулся столб пыли, и машина рванулась в сторону воинской части. Но Мария этого не видела — склонившись над комодом, она пила прямо из бутылки. Так пила однажды мать, когда ее кровно обидели добродетельные жительницы Градиште: злорадно переглядываясь, они подступали к матери с расспросами, не узнала ли она, куда все — таки подевался ее муж. Мария была тогда совсем маленькой девочкой, и ей было очень жаль мать. А теперь она жалела себя…
Орфанус сообщил Марии, что Милан погиб на Верхней Нитре.
— А как он погиб?
— В бою.
— Скажите ради бога: как он был убит?
— Не известно.
— Когда это случилось?
— На этой неделе, но точно день назвать не могу.
— Если ты приехал сообщить, что он погиб, ты должен знать подробности…
— Не знаю, потому что известия доходят до нас окольными путями…
Ее взгляд заставил надпоручика поспешно ретироваться.
* * *
— Вам сообщили, когда он погиб? — спросил нахмурившись полковник.
— В начале сентября, — ответила Мария намеренно резко, чтобы прекратить дальнейшие расспросы.
Семнадцать лет она не могла уточнить день его гибели. И только в шестьдесят втором году, посетив родину Милана и возложив на его могилу три тюльпана, она прочитала эту дату на надгробной плите. Потом несколько ночей кряду ей снились надгробная плита и печально поникшие цветы…
О ее поездке на могилу Милана никто не знал. А впрочем, Мария разыскала ее лишь тогда, когда овдовела и почувствовала себя свободной от всех взятых на себя обязательств. Осталось лишь обязательство перед памятью о Милане, перед памятью об их любви…
— Значит, в начале сентября, — задумчиво повторил полковник и замолчал: ему не хотелось бередить раны сидевшей напротив него женщины. Ей, видно, и без того пришлось немало пережить.
Им, солдатам, не забыть начала сентября 1944 года, но их было много и они сражались на поле боя, А она осталась наедине со своей бедой, и некому было ее хоть как — то утешить.
Да, начало сентября…
* * *
Гавлик, в то время курсант — десатник [3], стоял, вытянувшись перед командиром со знаками различия капитана чехословацкой армии, хотя тот не был ни чехом, ни словаком. Черноволосый югославский капитан Тадич говорил так быстро, что его не понимали даже сослуживцы.
— Саперы нечего делать, — тараторил капитан. — Ты, кадет капрал, пудешь делать контакт, ты ясно?
Гавлик кивнул. Ему казалось, что он понял капитана, ну а если что не понял, так писарь подскажет. Боже упаси показать Тадичу, что ты не все уяснил. Он начинал так ругаться по — сербски, что, услышав его, краснела даже охрана небольшого замка, в котором расположился штаб.