Бочкарев отмахнулся: нашел, когда болтать.
— На, держи карту и обоймы. Заберешь еще мой вещмешок. Начальнику разведки передашь… впрочем, ничего не нужно передавать
Бочкарев протянул руку для пожатия, но не удержался и обнял их по очереди…
Теперь группой руководил Ванник, в настоящий момент оберштурмбаннфюрер СС Даниэль Шаубергер, уже без маскировочной куртки, аккуратный, подтянутый, с той ноткой высокомерия, что отделяла настоящих немецких офицеров от остальной массы военных. Бочкарев, ныне Берхард Кёллер, лейтенант-фотограф, переведенный в фотографы сразу после побега из русского плена, переместился на самую последнюю ступень иерархии. И тут же получил для ношения ранец, набитый чем-то тяжелым и неудобным.
Впереди него ступали неловкий и медлительный Петр Павлович, в своих неизменных очках, он же – чиновник административно-технической службы Юрген Грах, и долговязый Василий Семенович – старший оружейник Фридрих Витцих.
Все они составляли особую команду из личного штаба рейхсфюрера Гиммлера. Непосредственное подчинение – начальнику штаба Рудольфу Драндту. Задача – проверить, как обеспечивается режим секретности и как идет подготовка к возможной эвакуации объекта «U-89». Мы, мысленно повторял про себя Бочкарев, служащие особого отдела штаба под названием «Анэнэрбе». Анэнэрбе…
Странный и какой-то совершено непонятный отдел с соответствующим названием: «Наследие предков». И культуру вроде изучает, и погоду, растения древние, и тут же – какие-то невообразимые обитаемые холмы. Почему обитаемые? Кем обитаемые? Неясно. Неопределенный в общем, институтик. Ну и про военные исследования, само собою, не забывает.
Что там еще Потапов втолковывал? Про немецкую выправку, особое почитание старшего по званию, строгое следование приказам, культ формы и честь германского солдата. Далась ему эта честь. Много ума не нужно, чтобы в рот начальству смотреть. А вот если начальство велит: добудь мне языка любой ценой! И плевать ему на все твои возражения. А ты смоги исполнить так, чтобы при этом любая цена не превратилась в белые квадратики похоронок твоих же боевых товарищей. Не бездумно, а с умом, с хитростью. Так, чтобы потом твоя же совесть тебя не глодала поедом. Может, вовсе это и не честь, а достоинство и уважение. К себе и другим.
Можно, как полковник Велигин, прийти в первую линию и из табельного пистолета застрелить первых пятерых, что на глаза попались, поднимая полк в атаку. Честь свою, офицерскую не замарать, приказ выполняя. Да только грош цена той чести, да и не честь это вовсе, а скотство. Не это, не это главное, а то, что гораздо глубже. И зовется по иному – человечностью…