Кто-то закричал, затопал ногами…
— Опомнитесь, господа! Это зрелище недостойно нас! Мы себя унижаем! Одумайтесь! — не унимался Горемыкин, обращаясь к присутствующим. — Что с вами?!
А голые люди за окном все шли, молча и покорно, пара за парой. Казалось, глядя в небо, они молились своему грозному богу Иегове, имени которого даже не смели произнести. Их тела не ощущали холода морозного утра, побоев озверелых гестаповцев, и лишь когда на людей спускали овчарок, в толпе раздавались вопли… У рва их убивали выстрелами в затылок… Вот и последняя пара. Они с трудом волокут за ноги труп женщины — это ее истошный вопль донесся до пирующих гостей Либеровской.
Все будто оцепенели. Лишь один осмелился возразить Околову и Алферчику. Разгильдяева знала о Горемыкине, что этот подававший надежды артист выступал под псевдонимом Илья Горин. На фронте он попал в плен, смалодушничал и поступил на службу к немцам, в отдел «В» — культурной пропаганды. Теперь сотрудничает с «солидаристами», выступает в группе «Веселые друзья».
Околов глядел на побледневшие лица собравшихся и читал в их глазах испуг, смешанный с возмущением.
— Чего это у всех губы трясутся? — насмешливо обратился к гостям Алферчик. — Сейчас получит возмездие вторая партия. Это уже не евреи, а «ревкомовцы». Они бы вас не пощадили! Это наглые большевики. — Голос его взлетел до фальцета.
Их было человек тридцать. Впереди, гордо подняв голову, сцепив руки на груди, шла голая молодая женщина, остальные, казалось, равнялись по ней.
— Любуйтесь, это красная гвардия! — обратился Алферчик к стоящей рядом с ним Ширинкиной. — А как Маруська вышагивает! Ни дать ни взять под венец идет! Глупая девка, но стать как у Дианы, торс, ноги… Здорово ты, Ара, ее вокруг пальца обвела! Сколько с ней в камере просидела?
— Почти три недели, — шепотом промолвила Ара, отводя глаза в сторону. Кончик ее носа побелел, а нижняя губа едва заметно подрагивала. «Какой разительный контраст между одними и другими. А ведь они все советские люди, казалось бы…»
— Вот, вот! Видите! Эти не сломлены! — вдруг закричал Околов. — Их всех надо убивать, убивать! Они хуже евреев! Тех обманули раввины и цадики, а эти сами ведут за собой других. Убивать!
— Ты вроде боишься, просила не увечить ту большевичку… Жаль, не разглядел я ее на допросах. Вроде баба как баба… но фанатично предана большевикам.
— Оставь ты Ару в покое! Неужели ей приятно вспоминать всю эту грязную историю, — раздраженно прервал Алферчика Горемыкин.
— А ты в белых перчатках хочешь с большевиками бороться? — окрысился Алферчик и потрогал почему-то свой орден на груди. — Большевиков и евреев будем стрелять!