— Никогда здесь не был, — говорит Эммануэль, которого раздражает, что им пришлось тащиться на север, в самый конец долины Гудзона. Весь последний час ему постоянно приходится отвечать на звонки по мобильному. Якоб, сидящий на заднем сиденье, игнорирует шквал звонков на свою трубку. Кредиторы отца принялись названивать после первого же упоминания убийства в новостях и с тех пор не отстают. За окном машины — равнодушное серое октябрьское небо. Но Стэн, человек из породы верных семейных адвокатов, сияет ярче солнца.
— Посмотрим, что вы скажете, когда все увидите, — говорит он, посмеиваясь. Горло его водолазки смыкается вокруг заплывшего подбородка. Квадратное золотое кольцо блестит на среднем пальце, как огромная печать. — Я сам еле глазам поверил.
— Я не поверю, даже если ты покажешь мне завещание, собственноручно им подписанное, — говорит Якоб.
Когда машина сворачивает с Таконик-парквей на Клейврак, обрамленную аккуратно подстриженными вязами, он вдруг вспоминает, как Лора вчера везла его домой. Она была какой-то слишком доброй, слишком ласковой. Как будто что-то скрывала. Или затаила обиду. На Пенни? Он вспоминает детали вчерашнего вечера, но тут же отгоняет эту мысль. Девушка просто чмокнула его в щеку и сказала, что Эммануэль попросил у нее телефон. Неужели Лора могла подумать, что между ними что-то есть? Он решает позвонить ей сразу, как только Стэн продемонстрирует им потайное сокровище отца. Нужно все как-то уладить. Он собирается кое-что положить ей под подушку. Любовное письмо, написанное на обороте карты места, куда он отвезет Лору, как только вся эта суматоха утихнет. Ангилья. Ангилья, где песок как мука и солнечным дням нет счета.
Машина останавливается, и Стэн становится очень торжественным. За вязами впереди что-то чернеет.
— Джентельмены, представляю вам последнее приобретение Авраама Луи Шталя. Постройка 1887 года, принадлежала проворовавшемуся барону, признана аварийной в 1933-м, а впоследствии восстановлена каким-то миллиардером, сколотившим состояние на интернете. Два месяца назад он обанкротился и продал все это вашему отцу. Смотришь — и прямо королем себя чувствуешь, да?
Стэн трогается вперед и доезжает до поворота, где опускает стекло и показывает им здание.
— Охренеть, — высказывается Эммануэль, который никогда не отличался богатым словарным запасом.
Здание, представшее перед ними, оказывается огромным — нагромождение башен и шпилей, грандиозное воплощение чьих-то амбиций. Витражные стекла окон в свинцовых переплетах переливаются радугой на красной кирпичной стене, которая тянется до небольшого искусственного водоема. Подъезд такой широкий, что здесь бы легко поместилась танковая дивизия. Стэн так и застыл с простертой рукой, как будто без этого жеста невозможно оценить масштаб события.