С датами у Радислава не складывалось, поэтому он даже год от сотворения мира не мог назвать, не говоря о летоисчислении от рождества Христова. Хотя имена князей, да названия княжеств, городов и рек перечислял бойко. Из-за этой особенности отрока Михалыч с Вячеславом никак не могли привязать к дате описываемые им события. Хотя уже понимали, что закинуло их довольно далеко и, может быть, даже в тот же самый мир, если конечно Радислав не сошел с ума, каковой версии придерживался Николай, не желая даже вступать в обсуждения этой теории. То, что мир может быть тот же самый, подсказало очередное воспоминание Тимки, который признался, что молодое деревце, на которое он налетел, было дубком, и что он потом выместил на нем свою злость за ссадину, ударив ногой и услышав хруст. Если предположить, что на пару дней на поляне открылся какой-то временной тоннель, о которых так любят говорить в фантастических фильмах, то Тимка, попав в него, сломал третий дуб в его деревянном младенчестве, а вернувшись на поляну - его, естественно, не увидел. После таких рассуждений, Николай обозвал всех дураками, отобрал у мальчишек самострел и удалился на край поляны разбирать-собирать сей продукт детского творчества. А оставшиеся стали дальше допрашивать Радислава, который ничего не понял в их пространных рассуждениях о тоннеле, да и половину употребляемых слов слышал в первый раз.
Так вот, смерть князя являлась определенной вехой в их привязке, хотя ранее ни про год смерти, ни про самого князя никто и слыхом не слыхивал. По смерти сына своего Святослава, Владимир Мономах посадил на княжение его младшего брата Ярополка, до этого владевшим городом вместе со братом. С приходом Ярополка Владимировича, у небольшой части старой дружины возник конфликт со ставленниками нового князя. В итоге это закончилось разрывом договора недовольных дружинников, коих насчитывалось полтора десятка, с князем. А поскольку единственный десятник, из разорвавших роту, имел родню, осевшую в названной верви, то община обзавелась профессиональным сопровождением, часть которого осела в суздальском княжестве, а семь человек, уже насытившихся службой, решили влиться в ряды переселенцев. Сколько всего человек отправилось в путь на следующий после конфликта год, Радислав сказать не мог, потому как к ним после прибавились еще попутчики. Вышли же на трех досчаниках, так называемых заморских лодьях, и семи насадах, из которых только три последних были свои, а остальные наняты в Переяславле. Сколько сейчас обитало народу в веси, Радислав сказать затруднялся, но точно более двух с половиной сотен. И это не считая малых детей до четырех-пяти лет. Правда, большую часть общины составляли бабы да эти самые малые дети, оставшиеся без кормильцев, но защитить поселение все-таки было кому, так как некоторые общинники служили в пешем ополчении. Наличие защитников перевесило, когда решался вопрос, где обосноваться и строить жилье. Еще в пути большинством голосов мужей, которые могли держать оружие, решили не идти под князя, а пойти на новую землю, еще не обложенную погостами. Таковую, занявшись расспросами спускаясь вниз по Оке, нашли на реке Ветлуге, где обитали черемисы, меря и остатки вытесненных отсюда отяков. В основном, черемисы, жившие чуть западнее к устью Оки, платили дань суздальским князьям. Вниз же по Волге черемисы уже были под пятой Волжской Булгарии. А тут, рассудили переяславцы, ни то ни се. Если обоснуемся без ссор с соседями, то заживем без пригляда, а будет плохо - уйдем в верховья Ветлуги, куда почти довело свои восточные границы Суздальское княжество, и чуть севернее которого была зона влияния Великого Новгорода.