— Пистолет?! — кричал в трубку Храповицкий. — Какой пистолет?! Откуда у этого дурня пистолет? Кто ему выдал? Как незарегистрированный? А Савицкий знал? При чем тут дело об убийстве?
— Виктор говорит, что у Пахом Пахомыча нашли какой-то левый пистолет, проходящий по делу об убийстве! — недоуменно выдохнул Храповицкий, глядя на меня враз ввалившимися глазами. — На нем отпечатки его пальцев.
— Бред какой-то! — обескураженно пробормотал я. — Зачем Пахомычу пистолет? Он и с ружьем-то еле управляется.
Между тем история с пистолетом и впрямь получилась совершенно нелепая, вполне в духе Пахом Пахомыча. Правда, финал у нее был отнюдь не фарсовый.
В то самое время, когда мы приземлялись в Москве, у Пахом Пахомыча начался очередной допрос в налоговой полиции. Однако допрос на сей раз продолжался всего несколько минут и ограничился уточнением его паспортных данных, которые Пахомыч прежде ухитрился напутать.
Потом ему был предъявлен ордер на проведение следственных действий, или, проще говоря, на обыск. В сопровождении заранее припасенных понятых и трех сотрудников налоговой полиции, одна из которых была женщиной, его повезли в его собственную квартиру.
Сын Пахом Пахомыча, двенадцатилетний подросток, по счастью, был в это время в школе. Зато его жена, толстая, самоуверенная, крикливая дама по имени Соня, была в наличии и зачем-то мыла голову. Узнав о цели визита, она схватилась за сердце, обозвала незваных гостей «фашистами», обвинила в нарушении частной жизни, призвала на их головы проклятье и бросилась звонить Храповицкому. Но его телефон не отвечал, и тогда Соня подняла на ноги Виктора и Васю.
Вася переполошился и помчался в УВД области к кому-то из своих знакомых, зато Виктор, не растерявшись, выслал на квартиру Пахом Пахомыча одного из наших юристов. Юрист, в свою очередь, прихватил по дороге известного уральского адвоката по фамилии Немтышкин, услугами которого мы обычно пользовались. Полицейские тем временем приступили к обыску.
Из последующего рассказа очевидцев можно было понять, что сам Пахом Пахомыч был парализован ужасом, а потому стоял, забившись в угол, угрюмо топорщил усы, и если его о чем-то спрашивали, то лишь нечленораздельно кудахтал. В отличие от него, Соня, несмотря на пошатнувшееся здоровье и нарушенную частную жизнь, не утратила самообладания и не отставала от полицейских ни на шаг, путалась под ногами, отказывалась открывать ящики шкафов и принималась то плакать, то браниться. Как потом с восхищением отметил Немтышкин, даже он не смог бы лучше нее организовать процесс надзора за обыском.