— Я понимаю твои отцовские чувства, — продолжал уговаривать я. — Но, может быть, сначала следует разобраться?
— Скажите, что я здесь не по своей воле, — шепотом подсказал мне майор, приободренный моим заступничеством.
— Он здесь не по своей воле, — передал я папе.
— Мне надоели твои неуместные розыгрыши! — с досадой воскликнул папа и положил трубку.
Я знал, что на него можно рассчитывать в трудную минуту. Хорошо еще, что я не нарвался на маму. Она, наверное, потребовала бы моей немедленной изоляции от общества.
— Бросил трубку, — сообщил я майору. — Наверное, разозлился. Может, еще раз перезвоним?
— Не надо! Не надо! — замахал он руками. — Зачем губернатора беспокоить. Да мы скоро закончим.
— Свободен, — скомандовал он автоматчику в маске, который все еще не отступал от меня ни на шаг.
Тот исчез за дверью.
Но до финала было еще далеко. Завершив обыск в кабинете, налоговые полицейские, возглавляемые майором, перебрались в огромную комнату отдыха, где Храповицкий принимал особо важных персон. За ней был еще небольшой гардероб, душ и туалет. Юристы последовали за полицейскими наблюдать, чтобы они чего-нибудь не подсунули. Тухватулин встал на пороге, переводя взгляд с Храповицкого на своих подчиненных. Время от времени он давал им отрывистые указания. Еще один сотрудник топтался возле стола совещаний, напротив шефа.
Я сел за стол рядом с Храповицким и легонько толкнул его в бок локтем, выражая дружелюбие и поддержку.
— Ты зачем приперся? — шепотом накинулся он на меня. — Совсем сдурел? Только злишь их лишний раз!
Возразить мне было нечего. Я и впрямь чувствовал себя по-дурацки.
— Я переживал, что ты будешь оказывать сопротивление властям, — понес я околесицу. — Тебя могли бы избить. Уронить на пол. Пострадал бы твой авторитет.
— Да заткнись ты! — оборвал меня Храповицкий. — Тоже мне избавитель! Наврал какую-то чушь! Ты что, думаешь, они не докопаются, кто ты на самом деле? Кому ты хоть звонил? Да какая вообще-то разница! Ты собираешься умнеть или всю оставшуюся жизнь резвиться будешь?
Я виновато ерзал под градом его упреков, хотя они вовсе не казались мне справедливыми. Я полагал, что он мог бы выразить мне если не одобрение, то, во всяком случае, признательность. Но он, похоже, не собирался.
— Дождешься! — пообещал он сквозь зубы. — Когда-нибудь я тебе все-таки врежу!
Тут уж я не выдержал.
— Я, конечно, понимаю, что ты расстроен, — пробормотал я. — Но, судя по тому, как тебя метелили в ОМОНе, у тебя есть только один шанс попасть. Если меня предварительно привяжут к дереву.
Конечно, мне следовало промолчать. Его нервы были на пределе, и он взорвался.