— Слушай, ты! — сердито прикрикнул он, приподнимаясь. — Если ты не прекратишь это дебильное хвастовство, получишь в лоб прямо сейчас!
— Владимир Леонидович! — раздался над нами голос Тухватулина.
Увлеченные перепалкой, мы не заметили, как он приблизился. Храповицкий покраснел и поспешно уселся на место. Я тоже смутился.
— Владимир Леонидович, — повторил майор. — Там у вас сейф.
— Какой сейф? — спросили мы хором, преодолевая неловкость.
— Ну, сейф. Железный такой. Отдайте нам, пожалуйста, ключи от него...
— Не отдам, — отрезал Храповицкий. Теперь он, судя по всему, решил задираться.
— Но мы же не можем его вскрыть! — уговаривал майор. — Он огромный. Его взрывать придется.
— У меня нет ключей, — отчеканил Храповицкий.
— А где же они?
— Дома. А может быть, в машине. Я не помню.
По скулам майора прокатились желваки. Он сощурил свои узкие глаза.
— Тогда мы заберем его с собой, — непререкаемо объявил он. — И вскрывать будем у себя. Вам же хуже.
— Ну да! — вмешался один из наших юристов. — И что же вы намерены туда подложить? Чистосердечное признание в убийстве, что ли?
— Вскрывать мы будем в вашем присутствии, — высокомерно ответил Тухватулин. — А до этого времени опечатаем. При понятых. Можете даже свою печать поставить.
Храповицкий не ответил и отвернулся, демонстрируя свое презрение к дальнейшим действиям полицейских. Он все еще не отошел от нанесенной мною обиды.
— Пусть они только выйдут, я тебя на месте уделаю! — прошипел он мне.
— Только заранее скажи, где деньги прячешь, — посоветовал я. — А то вдруг я отвечу. Месяц потом разговаривать не сможешь.
Он под столом лягнул меня ногой. Довольно болезненно. Я дернулся, но под пристальным взглядом Тухва-тулина быстро выпрямился.
Обыск в кабинете продолжался еще с час. После чего полицейские долго составляли протокол, который наши юристы категорически отказывались подписывать, споря по каждому слову. У Храповицкого изъяли груду документов, компьютерные дискеты и зачем-то личные фотографии, найденные в одном из шкафов.
Наибольшие трудности возникли при выносе огромного сейфа, который весил, должно быть, не меньше полутонны. На помощь были призваны автоматчики, и, сгибаясь под тяжестью ноши, полицейские выволокли его из кабинета.
Наконец мы остались вдвоем среди распотрошенных вещей и валявшихся в беспорядке бумаг. Было тихо, неуютно и почему-то ужасно стыдно. Некоторое время мы сидели молча, привыкая к этой странной новизне. Напряжение никак не отпускало. Было такое чувство, словно меня на улице с ног до головы обдала грязью проносившаяся мимо машина. Я сознавал, что Храповицкому еще хуже, чем мне.