Наконец, наступил день, когда мне сказали, что я могу вернуться в общину. Словно дух, я должна была покинуть пристанище теней, свой призрачный дом и вернуться в страну живых. Мир изменился. Всё казалось чересчур ярким! Все двигались слишком быстро! Мать Мэри Джон объяснила, что у меня подозревали заразную болезнь, но теперь опасность миновала. Судя по календарю, я провела в изоляции шесть недель.
Я невероятно похудела, запястья были прозрачными, от меня остались кожа да кости. Мне требовался ЖИР! На следующее утро – в воскресенье, когда нам давали бекон, – я отослала свою тарелку за добавкой, прошептав: «Сок, пожалуйста». Меня не поняли, но я могла бы вылизать поднос дочиста, так я жаждала подливки.
Наступило время отдыха. Голоса казались мне настоящей музыкой! Я присоединялась ко всем разговорам, шутила, смеялась и была удивлена, услышав, что мать Мэри Джон, следившая за происходящим, попросила меня высказываться больше. Она давала мне возможность поговорить! Этот жест глубоко меня тронул.
Теперь я лучше приспособилась переносить боль, а также делать любые глупости ради послушания. Странное казалось мне нормальным. Я слышала нелепые приказы, даже если они таковыми не были, и то и дело неправильно понимала указания. Я обувалась в большие резиновые сапоги, выходя на улицу той дождливой весной, и как-то раз отправилась вокруг дома, когда мне прямым текстом сказали этого не делать. Я утратила способность к критической оценке и совсем из-за этого не тревожилась.
Наконец, меня вызвала к себе мать Мэри Джон. Мы расположились в уютном уединении комнаты отдыха. Она глянула на меня поверх очков, и я увидела в ее карих глазах не гнев, а легкое беспокойство.
«Скоро мне надо будет подать отчет обо всех монахинях третьей категории, – начала она. – Что я должна сказать о тебе преподобной главе ордена? Что ты глупа?»
Я чувствовала, что это не злость. Она ворчала на меня, понуждая меня помочь самой себе. Внутри меня рос безудержный смех. Он возник от понимания, что передо мной сидит человек, который заботится обо мне, напоминает, что Бог меня любит и все в порядке. Волна расслабления прошла по моему телу, совсем лишив рассудка.
«Да! Верно! Так и скажите!» Я засмеялась, но постаралась подавить смех. «Нет! Пожалуйста, не говорите ей этого!» И все же не смогла удержаться. «О нет! – сказала я уже в припадке смеха. – Я с ума сейчас сойду!»
А потом я произнесла абсолютную правду: «Мне все равно, что думает обо мне глава!» – и рассмеялась еще сильнее. Наставница смотрела на меня с недоумением, с сочувствием и даже с некоторым весельем, но потом огонек в ее глазах пропал, и она отвернулась. Конечно же она понимала, что с подобным отношением к делу далеко я не продвинусь. Я была одновременно нормальной и безумной. Внутри меня бурлило чистое, буйное, как свобода, веселье и безрассудство, свойственное тем, кого приговорили к смерти.