Облегчение приходило в конце недели, когда наступал день исповеди. Хотя великий грех, что лежал на мне, не мог быть прощен, я все равно отправлялась в исповедальню, как и все остальные, признаваясь в совершенных грехах. Католические дети не могли не ходить на исповедь: их вели туда точно овец и они должны были подчиняться.
Священник, казалось, вообще не слышал, что я ему говорю. «У меня были плохие мысли о мальчиках», – сказала я ему нерешительным голосом. Почему он не ощутил моей тревоги? Почему ни один священник за все годы моих еженедельных исповедей не обратил внимания на мое душевное волнение? Чем они были поглощены? Кто знает, что на уме у священника, выслушивающего детские исповеди.
Разумеется, я не набрала вес, пребывая в атмосфере такого казенного равнодушия. Фраза «холодная благотворительность» имеет для меня вполне определенный смысл. Прежде чем нас взвесили в последний раз, я съела столько, сколько смогла осилить, и не ходила в туалет. Я очень хотела порадовать своих заботливых родителей. Весы показали, что мой вес остался на прежнем уровне. Я в панике умоляла сестер сказать, что набрала два фунта. Они, конечно же, согласились, желая улучшить статистику правительственного проекта.
Меня посадили на поезд и отправили домой. Я с нетерпением ожидала счастливой встречи. Когда поезд достиг Тилбурга и я увидела из вагона папу, то непроизвольно вскрикнула от радости.
Поезд остановился. Отец оглядывался по сторонам и хмурился, не замечая меня. Я побежала и встала прямо перед ним, задыхаясь и сдерживая слезы любви и радости. Мне так хотелось обнять его, и чтобы он обнял меня в ответ! Но я не осмелилась, рискуя получить отказ, первой выразить свои чувства: это могло спровоцировать негативную реакцию, что было хуже любого равнодушия.
Я до сих пор не знаю, намеренно ли отец отказался обнять свою дрожащую дочку или на тот момент он был просто рассеян и не обращал внимания на свои эмоции. Он повел меня к велосипеду, и я на багажнике поехала домой.
Станция находилась недалеко от нашего дома, но теперь передо мной стояла другая проблема: сидя на багажнике отцовского велосипеда, я должна была за что-то держаться. Если бы отец сказал: «Держись крепче!» – я бы обняла его за пояс, но он молчал, а я не хотела услышать от него резкое требование убрать руки. Я вцепилась во что-то позади седла и умудрилась не свалиться, хотя всю дорогу сердце мое отчаянно колотилось.
Со мной произошло нечто особенное! Я была так далеко и чувствовала себя такой одинокой. Как хорошо, что я снова дома, с мамой и папой. Однако им мое возвращение принесло лишь разочарование. Ничего не изменилось – я осталась такой же тощей.