Теперь врач пришел осмотреть меня. Я знала все, что происходило, поскольку мое «я» пребывало вне тела: оно сидело на краю дивана и видело, что со мной делал врач. Он измерил мне температуру, заглянул в горло, а затем укоризненно посмотрел на мою маму, стоявшую рядом со скрещенными на груди руками и кусавшую нижнюю губу – привычка, возникавшая в минуты беспомощности.
Когда доктор сказал: «Вы должны были вызвать меня раньше, это скарлатина» – и добавил: «Она могла умереть», – я пристально посмотрела на мать. Если б я захотела, то выбрала бы смерть. Я готова была умереть, даже рискуя попасть в ад, если не увижу, что она меня любит. Но при этих словах врача ее лицо залила краска стыда. Она едва не расплакалась. Я решила, что этого вполне достаточно. Она так беспокоится за меня! Да, моя мама меня любила. Теперь я знала это точно. К тому же, несомненно, что она будет любить меня еще больше. После того как я испытала ее, столь тесно соприкоснувшись со смертью, она станет обращать на меня больше внимания.
Доктор посоветовал перенести меня в кровать. Мама при этом быстро и смущенно вздохнула. Еще один знак любви: она была огорчена, что так пренебрежительно отнеслась ко мне, и теперь хотела, чтобы я скорее поправилась. Я вернулась в свое тело и, оказавшись в теплой, уютной постели наверху, приняла лекарства. Мать накормила меня горячим супом. Ради этого стоило помучиться. Чувствуя любовь и заботу, я быстро пошла на поправку.
НАСТУПИЛ рождественский пост – четыре недели религиозных испытаний и молитв перед первым Рождеством в освобожденной от немцев стране, – и мы опустились на колени у рождественских яслей, установленных в гостиной. В комнате было невероятно холодно, поскольку огонь зажигали только по воскресеньям, зато густой аромат ели и свежей соломы в яслях приводил меня в восторг. Даже маленькие свечи, что освещали скот, осла, овцу, трех волхвов, склонившуюся Марию и стоящего рядом Иосифа, источали уютный, притягательный запах.
Мы вставали на колени на обеденных стульях и опирались на спинки, держа в руках четки. Мне было семь лет, и, как самая старшая, я должна была вести молящихся, читая первую часть «Аве Мария». Остальные члены семьи вступали со второй части. С каждой фразой молитвы наши пальцы соскальзывали к следующей бусине четок. Это было несложно, но позади меня расположился папа, откинувшись на спинку стула и нетерпеливо дыша, а потому я не могла сосредоточиться. Я бы предпочла быть в хлеву, среди статуй, лежать на соломе и купаться в мягких лучах свечей, нежели бормотать эти «Аве».