Мне очень хотелось, чтобы здесь оказалось действительно хорошо. Место было прекрасным: аккуратность сада приятно контрастировала с пышностью старых особняков. Все это сулило доброту, комфорт, даже дружелюбие. Временами так оно и было, но все-таки здесь преобладало влияние одной безжалостной женщины – Маргарет Винчестер, преподобной главы ордена. К ней относились с невероятным почтением, и не только из– за положения, занимаемого ею, но и из-за силы ее характера, которую мне довелось испытать на себе.
Она была очень высокой женщиной с широким лицом и большими глазами, похожей на орангутанга. Я улыбнулась, когда она встретилась с нами в монастыре после возвращения из поездки, полагая, что она намеренно пытается создать забавное впечатление, но скоро опустила глаза под ее твердым взглядом. В ней не было ни женственности, ни мужественности, но от нее исходило ощущение непонятной силы. Она страдала подагрой; голова ее всегда была опущена, а взгляд устремлен под ноги. Она размахивала руками при ходьбе, поддерживая равновесие, передвигаясь как настоящий орангутанг; мы никогда не позволяли себе ничего подобного независимо от самочувствия, поскольку выглядело это слишком нарочито и вызывающе.
В то время когда я была в «Стелла Марис», глава ордена уже была нездорова. Она постоянно рвала, и ее преданная личная помощница с огромным трудом отыскивала рецепты, готовя такую еду, что ее желудок смог бы переварить. Глава ордера очень серьезно относилась к своей работе. Со временем я узнала, что женщина, которой я слала полные любви письма во время своего послушничества, была уверена: ее жизненная миссия – сделать так, чтобы никто слишком высоко не поднимал голову и все оставались покорными.
Покорность была рабской: никогда не высказываться, не жаловаться и не спорить. Мы должны были подчиняться без вопросов, а наше повиновение измерялось степенью самоотречения или душевного, эмоционального и физического страдания, которое мы были способны вытерпеть при выполнении приказов. Нам часто давали противоречивые указания, чтобы смутить или запутать, и публично унижали, если мы неверно следовали этим указаниям.
Главе ордена все человеческое было позволительно, поскольку подданные с готовностью наделили ее непогрешимостью, считая глашатаем Господа, – хотя для того, чтобы приписать особую святость причудливому безумию стареющей эксцентричной женщины, требовался английский стоицизм (который я не разделяла), подкрепленный большими дозами религиозного пыла (который я разделяла), – и еще потому, что монастырь «Стелла Марис» в любом случае был местом испытаний. Здесь своенравных ломали, а в тех, кто еще не был сформирован – или сформирован неправильно, как мы, выпускники колледжа, находившиеся под влиянием светских наук, – закладывали подлинный дух ордена. Главе ордена позволяли обходиться с людьми так еще и потому, что ей была присущи сумасшедшая откровенность и предприимчивость. Ее новации были жестокими, но их удивительная ценность вызывала уважение. Наконец, что самое невероятное, у нее было чувство юмора, а во взгляде иногда проскальзывала доброта, опровергая ее безумие. Когда-то она могла быть невероятно талантливой женщиной, но стала жертвой собственного ордена и собственных убеждений. Глава ордена часто находилась с нами в храме и как минимум раз в неделю беседовала, хотя оставалась при этом полнейшей загадкой, поскольку практически никогда не общалась с монахинями тет-а– тет.