Что ж. Я еще раз убедился, насколько старик был прав. Только одиночество – самое надежная вещь на земле. Никто не предаст. И ты никого предать не сможешь. И никто не сможет забыть, и ты никого не забудешь. Нужно учиться жить одиноким. Ведь все равно рано или поздно каждый остается один. И только одиночество может даровать подобие вечности и бесконечности. Как застывшая форма искусства.
Впрочем, нужно успокоиться. Чего я так разволновался. Если я даже не любил Тасю. И не собирался любить. Вот еще одна особенность проклятой любви. Даже когда не любишь – все равно обижаешься, что тебя легко забывают, и легко бросают.
Я огляделся. Дом выглядел как никогда пустым. Хотя я частенько оставался один. Все-таки сознание того, что Тася больше не вернется, делало дом пустым по-настоящему. Возможно, потому, что в отличие от старика, вещи еще не сумели полностью завладеть моим сознанием и моим бытом. Возможно потому, что понимание исключительного одиночества пугало меня, делало незащищенным. Впрочем, скорее всего, придется на время закрыть лавку. Без Таси вряд ли торговля пойдет успешно. К тому же, кое-какие сбережения уже у меня были. И оставались сбережения старика. Он не держал деньги в банке. И это позволяло на некоторое время лечь на дно.
Вскоре табличка «Закрыто» висела на входной двери. Вскоре она была запорошена снегом. Я бросил взгляд на елку. Она так и стояла, пушистая и не наряженная. Оттого выглядела незащищенной. Словно в лесу она, укрытая от людских глаз, могла себе позволить быть без одежды. А в городе, в чужой квартире ей непременно нужно было прикрыть свою наготу. Нарядить ее, что ли? Нет. Елку я не наряжал с детства. И теперь мне казалось, если я дам слабину, то Новый год придется встречать одному. Я готов был смириться с одиночеством, но не в Новогоднюю ночь. Мне казалось, я непременно дождусь того, кто нарядит мою елочку. Хотя эти мысли были нелепы. Кого я мог дождаться? Деда мороза? Снегурочку? Или Тасю? Все они были одинаково неправдоподобны в моей жизни.
Я выключил свет, завел старенький патефон с Моцартом, забрался с ногами на диван. И попивая «Мартини», украденное в одном из Тасиных пакетов, долго любовался мигающими огнями улицы, возле которых весело кружились в танце снежинки. Я пил под сумасбродную, но гармоничную музыку Моцарта. Убеждаясь и убеждаясь, что в каждом хаосе есть своя логика.
Две недели меня никто не тревожил. Хотя табличка «Закрыто» была видна неотчетливо, поскольку ее полностью залепил снег. Не знаю, радовался ли я своему отпуску за свой счет, или печалился. Во всяком случае, я добровольно себя отпустил, и счет мне не был предъявлен. В моей душе поселилось предновогоднее умиротворение, которого и не бывает перед Новым годом. Я не видел суеты толпящихся в магазинах людей, не слышал сирен машин и мне в лицо не ударяли огни уличных елок и цветных гирлянд. Я был предоставлен сам себе. И даже казалось, так будет всегда. Я забыл про убитого антиквара, наверно потому, что не просто мое преступление осталось незамеченным и безнаказанным. А скорее потому, что я сам стал антикваром, и более того – в это искренне поверил. Но даже если я игнорировал факт преступления, это не означало, что этого факта не существовало.