— Да, лиса, я очень изменился. Но все-таки я хитрее. Я тебя, лиса, перехитрю. Я возьму такси и поеду сейчас же к твоему дому. Спрячусь в тени под старым тополем и притаюсь. А когда ты пойдешь на свидание со мной, я первым подсмотрю, какая ты.
— Не-а.
— Почему это «не-а»?
— Потому что моя взяла.
— Ерунда.
Не ерунда. Две недели назад я встретила на улице человека, очень похожего на тебя. Но я не подошла и не заглянула в лицо. В грязном пальто, без шляпы, он шел такой несчастный, разгромленный на голову, абсолютно деморализованный, еле ноги за собою тащил. Очень сильное портретное сходство с тобою, похож, похож, что уж тут говорить. Я подумала: нет! Не может быть! Все-таки ты был такая умница. Такая духовная силища, мощь. Я нашла выход из положения — я придумала, что это не ты, а человек, на тебя очень похожий. Но теперь я точно знаю, что это был ты. Потому что в твоем голосе я чувствую страшную слабину. Как будто тебя, Андрюшка, переехали. Как будто у тебя на плечах такой страшный груз. Это был ты.
— Да, это был я, Ирочка.
— И поэтому я не приду сегодня на свидание. Я не знаю, что происходит в твоей жизни, мне тебя, конечно, жаль. И больше не звони мне. Дам тебе один очень хороший совет. Попробуй взять себя в руки. Ты очень опустился.
— Да, я знаю, я опустился, я попробую.
Она повесила трубку. И Андрей Ильич тоже повесил трубку.
Он долго разговаривал с самим собой на разные темы, и губы его двигались, а шепота не было слышно. В комнате был полумрак, но жизни не было, и вещи молчали, и были немы, и ни о чем не говорили, не напоминали. Все такое знакомое и родное стало вдруг чужим. Оконное стекло подрагивало в раме. В трубах пела жалобным нищенским голоском вода. Он говорил, говорил, говорил... сам с собою. Но серьезного разговора не вышло. Кто-то вмешался. Позвонили в дверь. Иванов пошел открывать.
За порогом стоял старый человек, с сумкой через плечо, на его плечах лежал снег.
— Письмо, заказное, — сказал он и протянул лист бумаги, — распишитесь. Вот здесь распишитесь.
Андрей Ильич поставил крестик вместо подробной подписи в графе «получатель (адресат)».
— Ого, — сказал почтальон, — не годится, вы распишитесь по-человечески, или вы неграмотный?
— Я грамотный.
— Ну тогда расписывайтесь как следует. Телеграмма с доставкой, мне надо отчитаться.
— Я ничего не хочу делать по-человечески, — закричал Андрей Ильич, — мне все человеческое чуждо, в этом эпитете «человеческий», который вы только что употребили, милостивый сударь, ничего хорошего нет. Это страшно — «по-человечески», это ужасно, невыносимо. Страшно жить в этой человеческой оболочке. Я не знаю, как угораздило мою бессмертную душу попасть в эту оболочку. Я подозреваю, что наше человеческое существование представляет собой не венец природы, а самую обыкновенную ловушку. Я подозреваю, что мир, в котором мы существуем, есть не космос, но обыкновенная яма, на пути к водопою, прикрытая ивовыми прутьями и лапником. И мы с вами уже провалились в эту яму, мы на самом ее дне. И если все живущие на этой планете станут друг другу на плечи, чтобы выбраться из этой ямы, поверьте — ничего не получится. По-человечески — это значит на самом дне, это значит — в кромешной тьме.