Андрей Ильич спрятал ружье под трельяж, захотел встать на ноги и предпринять что-нибудь для того, чтобы знакомство было не таким страшным, чтобы насмерть не перепугать хозяйку. Но раздался звонок в дверь, который тут же мгновенно парализовал его волю. Он опять свалился на колени. Сомнений не было. Это звонили они. Звонок означал, что марафон выживания еще не закончился. Разумеется, они так просто не уйдут. И, как назло, женщина отключила воду, и стало тихо. И опять позвонили в дверь. На этот раз звонили сильно, агрессивно и настойчиво. Наконец она услышала. И запричитала: «Иду, иду, минуточку». Андрей Ильич почувствовал такую неимоверную апатию, ему все стало безразлично. Испугается она его или не испугается. Откроет дверь или не откроет. Его убьют сегодня или оставят в живых. Это все ему было уже безразлично.
Вспыхнул свет в прихожей. Она предстала перед его потухшим взором в китайском ярком халате с полотенцем на голове. Это все было ничего. Она не закричала. Следующий стресс имел для Иванова совершенно иное происхождение. Она не закричала. Вот что странно. Более того, она обратилась к нему по имени.
— Андрюша, — сказала она, — почему ты сидишь на полу, ты что, не слышишь: в дверь звонят, тебе что, лень открыть? Почему ты сидишь на полу, а ну-ка, вставай. Что случилось? Ты плохо себя чувствуешь? Еде ты так вымазался?
Андрея Ильича осенило. Он узнал ее. Это была его родная жена, Наташа, по девичьей фамилии Сомова. Такая же, как прежде, розовощекая, полненькая, и брови вразлет. Более того, он узнал прихожую своей собственной квартиры. Той самой, в Грузинах. Вот оно, зеркало, бордовые стены, высокие потолки и маленький столик с инкрустацией.
— Ты вернулась? — прошептал он.
— Я сегодня весь день дома, я никуда не уходила.
— Тише, пожалуйста, говори, я не это имею в виду.
— А что?
— Ты ушла от меня, ты передумала, да?
— Драгоценный, единственный, ты заговариваешься, куда же я от тебя уйду? И почему я должна говорить шепотом?
Вести дальнейшее расследование обстоятельств было некогда. В дверь еще и еще раз позвонили. Очень долго, очень страшно, очень настойчиво.
— Встань, — сказала Наташа, — я открою, встань, я не могу открыть дверь, ишь разлегся.
— Умоляю тебя, не открывай, за мной гонятся. Это за мной. Умоляю тебя, тише. Нас услышат. Они убьют меня. Не подходи, не открывай.
Как назло, они позвонили еще разочек.
— Я больше не могу, мне это действует на нервы, — сказала Наташа, отодвинула рукой Андрея Ильича и открыла наконец дверь.
В прихожую вошла девочка лет двенадцати-тринадцати с нотной тетрадью под мышкой. Она была в яркой, почти фосфоресцирующей курточке, платьице и высоких гольфах. У нее тоже были брови вразлет, а нос такой же вздернутый, как у Андрея Ильича. Он узнал ее, это была его дочь, это была Поленька.