— И что с того?
— Вы чувствуете, как она вас обожает. Вы на седьмом небе!
— Ну допустим.
— И вдруг спустя несколько месяцев вам тонко намекают на то, что она вам не верна! Вы падаете с небес на землю, бьетесь плашмя всеми своими костьми! Нечеловеческая боль! Вот откуда слезы! Понятно?
— Понятно, но я плакать не буду.
— Почему?
— Потому что я десантник.
— По смертности режиссеры занимают вторую строчку после шахтеров. Чтоб вы знали...
— А военные на каком месте?
— На шестнадцатом.
— Может быть, тогда ты займешься менее опасным делом?
— Ас вами нелегко, — пожаловался Лебедушкин.
— Довольно разговаривать, хочу играть.
— Я же говорил — это очень заразительное занятие.
Пока они спорили и размахивали руками, вели философский диспут, за ними с улицы наблюдали два острых глаза. Капитан Багаев в эту ночь был дежурным по части. В половине пятого утра он пошел проверить, как несет службу караул. В правой руке Багаев сжимал армейский фонарь, левая рука была свободна, он грел ее в кармане овчинного тулупа. Проходя мимо клуба, он увидел свет в окне. Багаев аккуратно подкрался к окну, что напротив сцены, и не без чувства внутреннего удовлетворения наблюдал за происходящим в клубе, благо на окнах не было занавесок. Жаль, что он не мог слышать, что артисты говорят друг другу, но то, что командир части держал в руках книгу, читал и размахивал руками, составляло ни с чем не сравненную суть этого неповторимого зрелища. Багаев ненавидел командира части. Совершенно иной ненавистью он ненавидел москвича, симулянта, желторотика. Багаев почувствовал, что это шанс, что он когда-нибудь, может, очень скоро, он сумеет отомстить обоим. И еще Багаеву понравилось, что полковник был слегка подшафе. Все это выглядело как-то уж очень странно. Недостойно командира части.
Между тем полковник вошел в новый отрывок и увлекся монологом.
Пускай я чем-то Бога прогневил.
Над непокрытой головой моею...
— До этого самого места. Стоп! — прервал чтение Лебедушкин.
— Жестоко! — дал характеристику поведению мавра командир части.
— Все вы, мужчины, таковы, я тоже устраивала своей Маше ужасные сцены ревности. На сегодня довольно, я устала. В последнем письме она написала, что у меня переменился почерк.
— Тем более нельзя тебя комиссовать, представляю, как Маша расстроится.
— Напрасно вы так думаете, девушка с девушкой тоже могут быть счастливы.
— Вам, девушкам, виднее, — сказал Кинчин.
— А мама, например, всегда хотела дочь.
— А отец у тебя есть? — спросил полковник, сел на край солдатской кровати и закурил.
— Мой отец — донжуан, блеснул своей шпагой и растаял в дымке голубой. Моя Маша, кстати, недавно получила большую роль в кино, пока я с вами здесь на печке прохлаждаюсь.