— Сцена? — спросил Кинчин.
— Готова!
— Свет?
— Выставил.
Полковник прошел в гримерную и сел к зеркалу. Они гримировались, обмениваясь короткими фразами.
— Грим?
— Умеренный.
— Лицо мавра?
— Цвета грозовой тучи.
— Губы?
— Фиолетовые.
— Глаза?
— Сверху посветлее.
— Язык?
— Язык не гримируют.
— У Яго можно было бы загримировать черным.
— Великолепная метафора, но у нас нет Яго.
— У нас никого нет, ни Яго, ни Родриго... ни Брабанцио, и в партере пусто, и спектакль идет всего шесть минут.
— Случается, на сцене артистов больше, чем зрителей в партере, и зал полон, и спектакль идет шесть часов, а в сердце пустота. А мы сыграем точно, сыграем виртуозно, и это оправдает все другие наши упущения.
Вдруг полковник посмотрел на свое лицо в темном гриме мавра и опешил. Как будто протрезвел: «Кто это? Что я здесь делаю?» — Гримируйтесь, скоро полночь, — почувствовав сомнения партнера, жестко отрезал Лебедушкин.
Но свежая откровенная мысль увлекла полковника за собой:
— Командир части, боевой офицер мажет физиономию кремом цвета яблочного повидла, он будет говорить понаписанному, изображая того, кем не является на самом деле, кривляться и лицедействовать. Надо остановиться, пока не поздно! Я играть не буду!
— Почему?! — возмутился Коля.
— Какой из меня актер?! Пойду проверю, как несет службу караул.
— Уйти за пять минут до премьеры — верх трусости. Постарайтесь справиться с волнением.
— Мне не страшно, я не понимаю.
— Что именно вы не понимаете, товарищ полковник?
— Зачем играть?
— На этот вопрос нет ответа.
Полковник встал, подошел к кровати, что стояла за кулисами, чтобы взять со спинки полотенце и одним махом стереть грим с лица.
— Я ухожу, — сказал он и направился к выходу.
— Это подобно самоубийству.
— Я ухожу, спокойной ночи.
— Я тоже хотел сбежать перед первым выходом на сцену.
— Пока, Лебедушкин, зайду на днях.
— Счастливого пути!
Полковник занес полотенце над лицом... и вдруг бросил его на кровать.
— Не могу уйти, что-то во мне сопротивляется, — сказал полковник.
— Ваша душа против, вы лишаете ее жизни.
— Произносить чужие слова — какая глупость! — сказал полковник, и стало ясно, что он не уверен в своей правоте.
— В отличие от пьесы, в которой вы играете каждый день с утра до поздней ночи, каждое слово драматурга, отмеряно и несет в себе смысл. Начинаем!
Лебедушкин подошел к рубильнику и убрал весь лишний свет, на сцене воцарился полумрак.
— Начинаем, — еще раз сказал Лебедушкин и включил магнитофон на воспроизведение. Вступила музыка.
— Я не готов, — прошептал Кинчин.
Но Лебедушкин был настроен решительно: