Ура!
Какое счастье!
Я свободен!
Всем встать раком и ползти за горизонт!
Рикки энд Повери!
Аленькие цветочки на ситцевом полотенце!
Прости-прощай и ничего не обещай!
Вай! Вай! О Гиви, Гиви! О Падме, Падме!
Хум!
Я распростер объятия навстречу своему прекрасному одиночеству. Я закричал: «Viva! Bravissimo!»
Однако спустя несколько счастливых минут со мной стали происходить совершенно непонятные вещи: я почувствовал, что мне становится трудно дышать и в груди под ребрами собирается влага, что где-то далеко отсюда с деревьев опадает ржавая листва и с грохотом бьется о землю, что ветер холодной ледяной крошкой, словно наждачной бумагой, сдирает с земли тонкий слой прекрасных иллюзий, что в аду сидит мальчик лет девяти и смотрит на огонь, а новогоднюю елку украшают безжизненными, мертвыми планетами.
Все-таки она влезла мне в душу!
Она сумела прикоснуться к самым чувствительным струнам!
Я запомнил ее лицо!
Ее голос еще звучит во мне!
Я почувствовал под языком привкус утренней звезды.
Я позвонил моему старому другу К.
— Где прекрасная Лу, которую ты пообещал? — закричал я в телефонную трубку.
— Я человек слова, — ответил К., — отдаю тебе самое дорогое.
Этим же вечером я получил в подарок от К. прекрасную Лу. Она была дарована в хрустальном гробу. Она лежала вся в цветах, и над ее головой светился нимб. В полной темноте я нащупал тумблер, щелкнул, нимб потух: я лишил ее святости. Чтобы проверить, живая она или мертвая, я влепил ей пощечину. Это было слишком неосмотрительно с моей стороны. Она тут же поднялась из гроба и так сильно ударила меня по челюсти своим маленьким кулачком, что мои надбровные дуги выпрямились.
Я встал на колени и принялся шептать ей в ухо самые горячие и нежные слова. Она подтаяла, словно мороженое.
Справа плескалось море. Оно было напрочь зашито железными листами. Небо было стеклянное. Я положил мой подарок на садовую тачку и повез Лу берегом моря.
Лу лежала на спине и смотрела на меня.
— Ты болела детскими болезнями? — спросил я ее.
— Да, я болела.
— Корью?
— Ветрянкой!
— А свинкой болела?
— Да, конечно.
— Что любишь?
— Когда вообще никаких дел, валяться в кровати и читать.
— Рок-н-ролл любишь?
— Ага.
— Что именно?
— Led Zeppelin.
— А что еще?
— Ozzy Osborn.
— А что еще?
— Люблю вонючий сыр, кино, снег с дождем, мне нравятся уроды в банках, старики, старухи и костры, горящие на горизонте. Люблю рвать простыни руками.
— Ты совсем еще юная, ты совсем еще теплая.
— Если устал, можем поменяться местами, — сказала она.
— Согласен, — сказал я и лег в тачку. Теперь Лу везла меня. Между тем ветер все крепчал. Из воды выскочила огромная рыба, пробила металлическую оболочку над морем и, окровавленная, нырнула в горизонт. Море штормило, иногда над нами пролетали ангелы Судного дня. Их медные трубы шелестели, словно сирень на ветру, их перья были настроены в доминанту. Их белые губы были покрыты километровым наростом материкового льда. Они воображали себе музыку в стиле соул, я слышал, как у них в головах плескалась эта музыка. Ангелы пытались воссоздать ее снаружи, они хотели, чтобы она зазвучала в мире, чтобы оставила их бессмертные души и вышла в небо, но вместо музыки из медных труб сочились запахи сирени и детские забавы с мячом.