— Не хочешь, не говори. Совсем можешь ничего не говорить.
— Ладно, Пиапон, без ссоры разъедемся. Как-никак мы с тобой знакомы двадцать с хвостиком лет. Ты не видел меня, я не видел тебя.
Доели утятину, запили чаем и молча засобирались. Сели в оморочки, взялись за весла.
— Не бойся, сказал, не убью, — промолвил Ванька.
— Я не боюсь, ты меня бойся, — ответил Пиапон. — Ты один, а за мной Советы, охотники.
«А вдруг выстрелит, — мелькнула трусливая мысль, — у него маузер, винтовка, издалека может стрелять».
Пиапон, стараясь не глядеть на Зайцева, оттолкнул оморочку и демонстративно повернулся к нему затылком. Но холодный страх все же пробирался в сердце, так и хотелось прижаться всем телом ко дну оморочки.
— Покедова, Пиапон, — раздался голос Ваньки.
Пиапон невольно вздрогнул и выругался.
— Увидишь Митрошу, поклон скажешь. Я покидаю Амур.
«Бежишь, пока голова цела, — подумал Пиапон. — Врешь, никуда ты не уедешь. Разве вонючий хорек бросит падаль, пока не съест всю, не обглодает последние кости. Мне — твои слова. Усыпляешь. Боишься ты меня».
— Больше не встретимся, Пиапон!
— Хорошо, — громко ответил Пиапон, а тише добавил: — Кто знает, может, еще встретимся.
Пиапон заехал в Нярги, торопливо похлебал горячей ухи и выехал в Малмыж на ночь глядя. Было совсем темно, когда он пришел к Митрофану.
— Пойдем на телеграф, — сказал он, позабыв поздороваться. — Сейчас он может работать?
— Что, что случилось? — встревожился Митрофан.
Из-за перегородки выбежала Надежда.
— На телеграф надо, пошли быстрее. Ванька тут рядом.
Митрофан накинул ватник, и они пошли. По дороге Пиапон рассказал о своей встрече с Зайцевым, передал поклон.
— Ишь, гад, поклоны шлет, — со злостью сказал Митрофан.
Телеграфист отстукал в Иннокентьевку, что Зайцев находится на пути между Малмыжем и ими, что едет на оморочке, вооружен винтовкой и маузером. Один, без банды. Где банда — неизвестно.
Выкурив по цигарке у телеграфиста, друзья вернулись в дом Митрофана. Надежда к этому времени уже нажарила картошки, сварила кету, достала маринованных грибочков, соленых огурцов. Сели за стол.
— Пиапон, какой Ванька теперича? — спросила Надежда.
— Плохой, злой, — ответил Пиапон.
— Будешь злым, когда тебя, как волка, обкладывают, — сказал Митрофан. — Был человеком, стал волком.
— Ничего не понимаю, — задумчиво проговорил Пиапон. — Охотились вместе. Он золото копал, доски пилил, партизаном был, мастер хороший. Чего ему надо? Все есть, хорошо жил. Так я говорю? Зачем пошел людей убивать? Зачем грабит чужое?
— Почему хунхузы грабят?
— От бедности, так говорили русские в Хабаровске.