Пока же губернатор трижды фыркнул в трубку и, сам не зная, с какого рожна (он был в отличном настроении, улетал в Австралию делиться опытом), разрешил продолжать.
И отсутствовал три недели, и, несмотря на напор любопытных, на возмущение чиновничества, на нездоровый ажиотаж, никто не посмел применить к мамонтиаде запретительных мер.
Губернатор прилетел в некий четверг вечером, а утром в пятницу — в день выхода номера — позвонил Сосницыну.
В тайге бродило уже двести мамонтов, американцы засекли их со спутников и запросили нашего Президента, Президент звонил Ивану Игнатьевичу: Клинтон не дремлет, но и Бог с ним. Я его уговорил не давать информации ходу. Работай, Иван Игнатьевич! Ты там не попробовал мамонтятины? Первая мамонтятина достанется ветеранам и детдомам, Борис Николаевич, отвечал Березовский, и, конечно, пришлем в Кремль. Кремль, понимаешь, подождет, сказал Президент, правильно: ветеранам и детям.
Губернатор сказал Сосницыну, торжествуя над ним, без предисловий: — Нескладно у тебя получается! Они же у тебя всю нашу тайгу под бивни пустят. Все сожрут, всех людей разгонят и до нас доберутся! Эх, ты — не докумекал… (и со вздохом сожаления) Закрывай свою лавочку, напроказничал.
Какая ликующая бесконечность открывалась перед мамонтиадой! И губернатор подсказал любопытный поворот темы.
Через неделю газета напечатала последний разворот и извинилась перед читателями за розыгрыш. А впоследствии губернатор, встретив Сосницына в Сером доме, рассказал ему, что о мамонтиаде осведомлен Президент, ему прислали, он читал, смеялся, хвалил Березовского за либерализм и сказал еще: а что — стоит посоветоваться с учеными, с тезкой твоим, может, и вправду… И откуда ты взялся такой, Игорь Петрович, сказал губернатор, не сносить тебе головы.
Вскоре Сосницын запустил свой телеканал, отдав бразды в нем Ларисе, и завел три магазина. Он купил новую квартиру в барском доме и строил особнячок в Долине Нищих, ездил на джипе и мечтал о вертолете, председательствовал в местном отделении политической партии и шумел в областной Думе, имея все основания пересесть в ее председатели. Гардероб у него был замечательный.
В историю ермаковской прессы он был уже записан — и как новатор, и как отец информационного беспредела. По этому пути пойдут немедленно многие эпигоны, однако второго Сосницына не будет.
Но вот что не давало Сосницыну никакого покоя, и чем дальше, чем выше, тем острей, болезненней: маленький человечек внутри него. В России — «этой стране» — не успеешь стать большим — и снова ты маленький. Вырастаешь в египетскую пирамиду — кажешься себе ее же молекулой. Я — не я.