— И взять, к примеру, тебя, Евгений Николаевич, сказал Сосницын: — ……………………………………………… благородный максимализм …………………… утонченный …………………………………………………………………………………………………… так последний сукин сын, вроде меня, не поступил бы ……………………………..………………………………………………………………………………………………!
— Как это омерзительно! И какие методы! Боже, почему я должен это слушать? И от кого! — возопил Измайлов.
Но Сосницын продолжал запускать свои персты в его раскрывшиеся раны. И парализованный его всеведением и напором Женечка сдавал редут за редутом.
А когда Измайлов совсем сник и совсем обиделся, и схватился за соломинку «благородный муж не ответствует на клеветы — покиньте его», Игорь Петрович предложил ему написать ничтожную заметку за баснословные пять тысяч, оплата хоть сейчас. И Измайлов, поломавшись, согласился.
Возмутись он, обругай, плюнь или даже руку на Сосницына подыми, тот (как перед Богом) не дал бы сдачи и ушел, уважая его. Но этого не произошло — и понесло Женечку в водоворот садомазохизма. И Сосницына понесло туда же…
…Очки приободрили Евгения Николаевича.
— Я тебя периодически вижу во сне, Игорь Петрович. Надоел ты мне до смерти. И всегда кого-то он шантажирует, шантажирует без конца, давит каких-то людей, мне незнакомых…
— И все, наверное, с рогами, с пятачками, — уточнил Сосницын, — ты не заметил?
— Все с веревками на шее, — возразил Измайлов, — а последний сон: стоишь ты в конференц — зале университета перед нашими вдовушками и поднимаешь их на борьбу с коррупцией. И голова у тебя бронзовая, и голос металлический. И вдруг…
— И тут заходит «мужик-замурлыга, в чекмене, лебедой подпоясан»?
— Вроде того, — удивился Измайлов, — спускается с портрета живой Менделеев и басом: «Не верьте ему! Гоните этого жулика прочь! В толчки его, по шеяке ему!»
Измайлов остановился. Дальше он не придумал.
— «Сон всего на свете милее, — сказал Сосницын, — во сне всякое горе позабывается».
— Хватит, довольно этих пошлых цитаций! — замахал руками Измайлов. — И откуда в твою щелочную голову их надуло? Ты не Кот ученый — ты волкодлак, оборотень. Вой и рычи!
У Сосницына поднималось настроение, когда Измайлов обзывался и наступал.
— Люблю русские сказки, они мудры, — сказал он.
— И это показательно! Для тебя, конечно, мудры. Еще бы: что ни сказка, то нажива на чужом горе. А я не люблю сказок, — провозгласил Измайлов, — хватит им умиляться. Нас дистанция вводит в заблуждение. Сказки — бред, дребедень, декаданс. В них идеалы глупых, порченых лапотников. Я напишу работу, где докажу: сказки размножаются во времена, когда царит зло, мошенничество, абсурд. В нравственном запустенье. Цивилизация гниет, чахнет, распадается — и по избам, как чума, разбегаются сказки. Добрый молодец украл, обманул, растлил — и живет в райских чертогах!