— Сказки бывают разные, — сказал задетый за святое Сосницын, — в них меткая народная речь, нам бы поучиться.
— Тоже мне сын трудового народа! Сосницын (тут Измайлов непристойно повел тазом) очаровался примитивом!.. Запомни: сказка цветет — верный признак распада, вот как расцвет педерастии говорит о наступлении последних времен… — Измайлов снял очки, он протрезвел, — и наша эпоха помешалась на сказках о насилии и сЭксе. Что такое боевики эти, этот Голливуд? Их не успевают штамповать. Те же молодцы, та же тупость, та же морфология. И ведь какие сказки ты помнишь — все поздние, поточные, жлобские, нет в них ни красоты, ни добра, побеждающего зло. С помойки зла!
Редкий случай, когда Сосницын рассердился на Евгения Николаевича. Он налил по полной и, позволив Женечке поднести чару к губам, предложил:
— А давай проконсультируемся у Ираиды Евсеевны Извековой. С точки зрения вечности. Если дозвонимся, даст Бог.
И потянулся за телефонной трубкой. Измайлов глянул и на всякий случай надел очки.
— Черт! Не помню, Евгений Николаевич, можно ли ей от тебя звонить? — недоумевал Сосницын. — Вдруг она знает, что это ты ее запойной ославил? Тоже сказка в своем роде, с помойки зла!
Измайлов уронил стакан на ковер.
— А давай, брат, извинимся, с кем, мол, не бывает, — и спросим! Она великодушная, авось, отменит порку!
Пальцы Сосницына побежали по кнопкам. И Измайлов, догадываясь, что это подначка, что не может Сосницын знать номер телефона Извековой, все-таки сбросил телефон на пол и выдернул шнур из розетки.
…………………………………………………………………………………
Прошло полчаса.
— Давай, Женя, ты будешь пить будто бы из меха, — предложил Сосницын, — я бутылку подниму и буду лить, а ты рот подставляй.
— А давай, Игореша, — согласился Измайлов, запрокинул голову и открыл рот. Его новые фарфоровые зубки — ровненькие, рафинадные, ослепительные. Вакхический грек.
Струя полилась, и Измайлов блаженно встречал ее с полуметра отверстой гортанью. Эвоэ!
Затем сел Сосницын, а Измайлов встал над ним. Целился он в упор, но, будучи уже полуменадой, залил Сосницыну лицо, попал в нос, в глаза — и Сосницын взвыл и побежал в ванную.
Потом они хохотали и хлопали друг друга по плечам.
Вдруг Измайлов помрачнел и сказал: — Ты бессовестный, пользуешься моим одиночеством, моей тоской по общению. Увы, я сентиментален, глуп… Иногда мне кажется, что твои пакости — грубая игра, а за ней твоя тоска по общению, твое одиночество, твоя ко мне дружеская привязанность… Если я попаду в беду, ты ведь меня выручишь? А, Игорь Петрович?
Что-то ущипнуло сосницынскую душу, что-то в ней дрогнуло. Борясь со слабостью, Сосницын ответил язвительно: — Ты со своим эго… прости, благородным максимализмом никогда не попадешь в беду. Разве что книжечку у тебя кто-нибудь присвоит, вот горе.