Война людей косила без пощады,
На здешнем пепле — тысячи камней.
Но обожженный камень Сталинграда
К нему приник всех ближе, всех тесней.
Толпа безмолвна. А над ней, взлетая,
Так неуместно праздничны, пестры
Лиловой, белой, красно-синей стаей
Качаются воздушные шары.
— Что это значит? — я спросил несмело.
— Эмблема смерти, — раздалось в ответ.
— Шары цветные — жертвы прошлых лет,
А знак недавней смерти — шарик белый…
В любой душе — своих страданий повесть.
Все ж заживляет раны человек,
Но если ранена у мира совесть —
Она уже не заживет вовек!
О Хиросима! Памятник зловещий!
Сто тысяч жизней оборвал вдруг взрыв,
И люди стали тенями…
Но вещи
Живут, в обломках ужас закрепив.
Останки обгорелого рояля
Как будто шепчут: «Песня умерла».
Часы в тот миг остановились, встали:
Прервалось Время под ударом Зла.
…Средь поля — колокол огромный.
Он
Оповещает речью колокольной
О каждой смерти.
Грозный, мерный звон
Сложился в песню у меня невольно:
Из меди густой,
Из свинца он отлит.
Покрыт серебром
И над миром гудит.
Гудит его медь,
Звенит его медь,
Когда возвещает
Он чью-нибудь смерть.
Но голос печали
С величьем Добра
Связует сияющий
Блеск серебра.
Он мрак разрывает,
Как взрыв, на куски,
Велит нам, оставшимся,
Жить по-людски.
Чтоб прочь откололось
Все злое как есть,
Он славит, тот голос,
И смелость, и честь.
Тот колокол правде
Сулит торжество,
И все колокольчики —
Дети его…
Один из них — вестник
Находок и бед.
Товарищ, ровесник —
Повел меня вслед.
Я помню веселый,
Заливистый звон.
В аульскую школу
Позвал меня он.
И новые страны,
И край мой родной,
Моря, океаны
Явил предо мной.
Зовет он куда-то,
Как встарь, и теперь —
Успехов глашатай,
Свидетель потерь.
И с ним, как бывало,
Сливаясь душой,
Я — колокол малый —
Бью нынче в большой.
В тот самый, что здесь,
В Хиросиме, стоит —
Из горя людского
И гнева отлит…
Разносится далеко мерный звон,
У всех живущих память пробуждая.
И я в тот страшный день перенесен,
Когда явилась миру воля зля…
Я вижу, вижу как по небу мчится
Неотвратимая «Энола Гей»…
Какой безумец смертоносной птице
Дал имя матери своей?!
Летит она, проклятая «Энола»…
Часов еще не оборвался ход.
Щебечут дети, собираясь в школу,
Никто еще не знает, что их ждет…
Когда б вмешаться в это нам бы, мне бы!..
Но нет!
И стонет колокола медь,
И тщетно журавля пускает в небо
Японочка, пред тем как умереть!..
Гремит о стенки колокола молот,
Как будто медь пытаясь расколоть…
И душу жуткий сковывает холод.
Я вижу: тени обретают плоть.
Они летят толпой неисчислимой.
Как туча в бурю, этот сонм летит.
И здесь не только жертвы Хиросимы —
Все, все, кто был казнен, кто был убит.