— И что же?
— Нынче утром издан приказ по армии. Зимовать в сожжённом городе мы не будем, это чревато блокадой. Маршал Мортье с десятитысячным корпусом оставлен в Москве для демонстрации, а главные силы форсированным маршем уходят на запад. Нас ждут зимние квартиры в Польше. Мы пойдём дорогой, которая не разорена войной и обильна продовольствием. Мало того, Наполеон принял решение дать полякам независимость. Это пополнит наши ряды добровольцами. Не меньше двухсот тысяч сарматов, ненавидящих своих русских угнетателей, встанут под наши знамёна. Весной император двинет на Петербург обновлённую армию, и тогда царю придётся капитулировать.
Стратегический план был безупречен. Профессор, хоть и невоенный человек, сразу это понял. Переместившись на тысячу вёрст западнее, Бонапарт сможет держать в узде всю Европу. Его потрёпанные полки откормятся и отдохнут. Отовсюду — из Франции, из Италии, из германских земель — подтянутся подкрепления, а русским на своей выжженной земле новых солдат взять неоткуда.
— Гений есть гений, — пожал плечами Анкр, словно сочувствуя угрюмому молчанию профессора. — Мы сделаем вид, что отступаем на Можайск, а сами выйдем на Новое Калужское шоссе и повернём на Малоярославец. Весь манёвр займёт четыре дня. Кутузов, вероятно, попробует нас остановить, но ему не устоять против Наполеона. Теперь французы пойдут по нетронутым войной местностям, оставляя русским одни пожарища. Мне жаль, но ваша страна обречена. Однако мы, разумные люди, должны быть выше национальных интересов… Ну вот, совсем другое дело. Выше голову, мой юный друг! — заключил он одобрительно, видя, что Самсон расправил плечи и выставил вперёд подбородок.
А Фондорин действительно ободрился. Тяжким сомнениям настал конец. Отчизна снова была в смертельной опасности. Спасти её мог только он один.
— Что ж, сударь, я готов, — сказал профессор, поправив дужку очков.
III.
Армия хоть и уменьшившаяся в размере, но всё ещё Великая, шла сначала на запад — по безлюдной, донага обобранной фуражирами местности. Потом вдруг повернула на юг.
Леса стояли голые и притихшие, убранные поля беззащитно простирались до горизонта, по утрам солнце нестерпимо сверкало на застывших лужах, тонкая ледяная корочка хрустела под копытами, колёсами, сапогами.
Всё в эти первые дни благоприятствовало походу. Идти по прихваченной ночными заморозками дороге было весело. В небе французской расцветки — то синем, то белом, то красном — кричали птицы, летевшие в том же южном направлении. По обе стороны шоссе, держа дистанцию в несколько километров, двигались конные отряды. Партизаны нападать на них не осмеливались, робея этакой силы. Деревни вокруг были не тронуты, и впервые за осень лошадям хватало фуражу, а солдатам хлеба и мяса. Шли лихо: французы с барабанами, немцы с флейтами, итальянцы с песнями. Русская кампания оказалась тяжёлой и кровавой, но тем, кто выжил, жаловаться не приходилось. Обоз, нагруженный московскими трофеями, состоял из многих тысяч повозок, а у каждого солдата ранец был набит всякой всячиной. Ценились вещи дорогие, но нетяжёлые. Кавалеристы, у которых в седельных мешках места было больше, по неслыханному курсу меняли пехотинцам золото на серебро.