В одном месте пришлось остановиться — улицу пересекал взвод солдат в островерхих кепи. Все красноармейцы были почему-то с тазиками и березовыми вениками под мышкой.
— В баню идут, — объяснила Зоя.
Солдаты подмигивали ей, кричали:
— Девка, давай с нами! Спинку потрешь!
Она улыбалась.
Но сержант свирепо рявкнул:
— Отставить разговорчики! — и взвод затопал дальше в молчании.
Все-таки новое человечество, пожалуй, здесь пока не выведено, пришел к заключению Гальтон. Дети играют в первооткрывателей Запада, солдаты пристают к девушкам, а уж сержанты вообще вряд ли подвержены мутации. От этой мысли доктору Норду почему-то стало спокойнее.
Тверская улица[50] немного расширилась, дома стали повыше и понарядней, количество автомобилей увеличилось.
— Вон впереди кремлевские башни, — показала Зоя. — Нет, вы смотрите не туда, это башни Исторического музея. Кремлевские правее.
Норд немного удивился, увидев на высоком шпиле двуглавого орла, герб свергнутой царской династии. Очевидно, в погоне за будущим у большевиков за 13 лет не хватило времени снять со своего штаба символы прошлого.
— На Моховую! — крикнула княжна шоферу.
Машина провернула вправо, на неширокую улицу, по левой стороне которой тянулись маленькие невзрачные дома, зато справа показалось величественное здание с колоннами.
— Это Первый МГУ — бывший Московский императорский университет. Поворачивай на Герцена, товарищ!
— Здесь и находится старинный Университетский квартал. Ректорий, в котором расположен Музей нового человечества, отсюда не видно, он в глубине двора… Где бы нам высадиться? Пожалуй, вот здесь… Или нет, лучше здесь. — Зоя оценивающе приглядывалась к домам, будто все они являлись ее собственностью и надо было лишь выбрать, в котором лучше остановиться. — Приехали!
Пока мужчины выгружали багаж, барышня куда-то исчезла.
Гальтон заметил это, когда такси уже уехало.
— Где она?
— Обещала найти квартиру — пусть ищет. — Айзенкопф закурил отвратительно пахучую самокрутку. — Должна же от нее быть хоть какая-то польза. Кроме физиологической лично для вас, — едко прибавил он.
— Вы что-то нынче не в духе.
Немец передернулся.
— Не нравится мне эта страна. До революции я бывал в России. Но я ее не узнаю. Нищета, самомнение и агрессивность — именно на таких дрожжах вырастет тесто, которому тесно в кадушке. Лет через десять из этого хорька вымахает здоровенный медведь, от которого не поздоровится и нашей Европе, и вашей Америке.
Посторонний человек, верно, удивился бы, услышав подобные речи из уст бородатого крестьянина, дымящего махоркой, но Гальтон за время пути уже свыкся с новым обликом биохимика. Лицо, заросшее пегими волосами, нравилось ему больше, чем каменная тевтонская физиономия, рассеченная шрамом. В конце концов, под бородой можно было вообразить какую-то мимику, даже улыбку.