Григорий тоже умел врать, но всегда сам себя ловил за язык. Пьяного, его иногда уносило в страну фантазий, и после каждого застолья, по утрам, он спрашивал тех, кто ничего не помнил, о чем же он говорил — не ляпнул ли чего лишнего? Бойцы пожимали плечами и улыбались в ответ. Даже если кто-то и помнил о его вранье, делал вид, что ничего не знает.
Однажды кашевар все же добился от Григория рассказа о разведке: о том, как они ходили к внешнему рубежу немецкой обороны Кенигсберга. Гриша, слегка подвыпив, так красочно раскрыл ему душу, что повар прослезился. Он не стеснялся говорить о страхе, о войне и о том, как сумел выстоять. Как трясся под кустом и том, как видел злых немцев в нескольких метрах от себя. Егор зауважал его совсем по-другому. После того, как Гриша попал в разведгруппу, он и так стал избранным, но после подробного рассказа — героем. Егор не подшучивал над ним. Он до этого слышал о пробитой рации и сам, в то утро, встречал разведчиков. В день, когда весь батальон гулял, обмывая новое звание комбата и награды солдат, Егор, раздавая «отменный борщ» выловил для него в котле большой кусок мяса. Кто-то из солдат стал подшучивать, но его тут же осекли. Григория уважали за то, что он не просто помогал и заступался за бойцов, но и был действительно воевавшим человеком. Многие из пополнения не знали об этом и из-за молодости могли сказать чего-нибудь обидное — штабной, подхалим, но когда узнавали — извинялись. Гриша не обращал на это внимания, он знал, что такое смех и шутки на войне: как они спасают и вытаскивают из кромешного ада. Все это он видел на той первой своей высоте во время боя.
— Да, пусть смеются, жалко, что ли, — отвечал он. А иногда говорил: — Раз смеются — значит, живые.
В день, когда Киселев стал майором он, как и все пил и плясал. А когда, комбат ушел в штаб, застолье продолжилось в комнате связи лишь с теми, кого он сам позвал. Многие хотели присоединиться: приходили, приносили что-то особенное — вкусное, но комбат так, по-дружески, отправлял офицеров проверить посты, следить, чтобы никто не подрался. Он никого не обидел и не намекнул, что здесь остаются лишь близкие ему люди. Так он захотел и оно, как бы само собой получилось.
К двенадцати ночи, за столиком сидели: старшина, Григорий, Воувка-белярус, Сашка, сбежавший из госпиталя и Яшка. Позже подошел ротный Ваня. Остальные командиры утихомиривали личный состав. Но бойцы не могли так просто угомониться. Устроили салют — расстреляли все ракетницы и позже подожгли сарай.
Те, кто собрался в штабе, на небольшом столике разложили закуску и поставили кружки. Можно было принести что-нибудь трофейное, но все отказались, даже от американских консервов «Рузвельт» — так их прозвали. На столе была лишь родная русская закуска. Сало, хлеб, тушенка. Пили только спирт. Кто хотел разбавить его или запить — делали это простой водой. Эксперимент с подкрашиванием спирта немецким джемом прошел неудачно — болели разведчики долго, да потом еще чесались неделю. Сказали, что одно с другим в принципе несовместимо.