- Выступаем вечером, - Устим проглотил кусок сала, вытер губы рукавом.
Гуртовий ткнул пальцем в прогрессора.
- Так ноги у него есть, ходить может. Правда?
Паша поспешно закивал, хоть и не представлял себе, как это он идти будет, шевелиться - и то больно. А другой вариант прогрессору решительно не нравился, его внутренности целы, невредимы и по-прежнему лежат в животе компактным образом.
- Коней бы де-нибудь взять, - вздохнул гуртовий.
- Коней ему. Я, может, бронепоезд хочу,- огрызнулся Глина.
- Намажут рельсы мазутом - и хана твоему бронепоезду, полетит под откос, - буркнул Матвеев.
- Бронепоезд - то мелко, аэроплан - лучше, - заявил атаман.
- А если ляпнется? Костей не соберешь. Если бронепоезд под откос грохнется, так, может, ты и не сдохнешь, а вот аэроплан упадет - то гаплык.
Паша молчал. Где-то он слышал, что в Первую Мировую парашюты еще не применялись. И это было правдой.
Атаман бегал по землянке, упихивая в торбу остатки сала, хлеб, и заворачивая в тряпки самогон. Петлюровец чистил одну из винтовок, вторая, заряженная, лежала рядом. Паша смотрел в потолок и усиленно старался не думать, особенно про то, как он будет ехать верхом.
Лось проигрывал уже второй ботинок, карта сегодня определенно не шла. Но это лучше, чем пить, это лучше, чем слушать трофейный патефон с дурацким романсом 'Иссыхает мой мозг от страданий', лучше, чем знать то, чего нет. Еще нет или уже нет? Все зависит от угла зрения. И, самое главное, Крысюк в карты не играет, то ли не любит, то ли боится удачу проиграть. Не стоило ему говорить про царского сына, ой не стоило и про другое говорить не надо было. Патовая ситуация - Крысюк слышал, что они, два дебила, сдуру рассказали эсеру. И Крысюк знает, что в будущем не то, на что он надеется. Вот только, что он знает - это у него самого надо спрашивать, а спрашивать опасно, потому что он тогда тоже от меня шарахнулся. Такого прогрессом не подкупишь, его политика интересует. Как бы не познакомиться с махновской контрразведкой за такие новости.
- Ну куда ж ты хрестями по чирвам ходишь! Ну чирва ж козырь! - Томашевский уставился на соперника.
Лось молча разулся, отдал и левый ботинок.
- Не поняв?- Томашевский развернулся на табуретке, вытянул ноги. Его ободранные штиблеты были побольше выигранной обуви.
Прогрессор только рукой махнул, забирай, продашь кому-нибудь, поднялся, почесал зад, вышел на улицу.
По лаковому голубому небу плыло облачко, похожее на связку сосисок. В огороде увлеченно копалась рябая курица, на веревке сохла чья-то гимнастерка, скорее всего, снятая с убитого немца. На крылечке сидел Ярошенко, любовался новыми шпорами, шевеля ногой то так, то этак. Мимо хаты прошла зазывной походочкой Лизавета, в свежесшитом зеленом панбархатном платье. Махновец уважительно присвистнул - не зря по Мариуполю носился, как угорелый, нужную ткань искал, у портного Шмулинсона швейную машинку забрал, у него и так тех машинок пять штук стояло, не обеднеет - красиво получилось. Лось глянул на довольную особу, пожал плечами, нет, задок у Лизаветы хороший, и даже эталонный, но зеленый цвет ей не идет.