- Какой еще Гвоздев?
- Фамилия у человека такая. Нормальный мужик, до войны с германцем столяром был. Зеленцова-старшая с большим удовольствием удушила бы этого Гвоздева, кем бы он ни был.
- Да успокойтесь! Ну почитает ей гимназический гаденыш стихи, ну что тут такого?
- Совести у тебя нет. Ребенка в банду заманивать,- однорукий решил сменить тему.
- Банда - это у Шкуринского, а этому гаденышу гимназическому аж шестнадцать лет. На заводе такие уже вовсю работают. А этот, вместо того, чтоб учиться, калоши в печку пхал и доски воском натирал. А за него, между прочим, гроши были плачены.
Зеленцова-старшая возмущенно фыркнула. Какие же мерзопакостные настали времена! Ни одного полицейского на улицах, каждый прохожий не с винтовкой, так с револьвером, даже бабка-спекулянтка вооруженная, обрез под рукой держит. Да и этот бандит жуткие вещи говорит, хоть и был младший братец картежником и женолюбом, но как это - умер? Он ведь моложе меня на год! А бандит не испытывает по этому поводу никаких угрызений совести, стоит, на солнце греется, огурец соленый грызет. И дружок его подходит, бледный, аж зеленый. Омерзительная парочка. Второй вообще женской шалью подпоясан, как кушаком. Одежда латанная-перелатанная, а два револьвера блестят.
Уставился Шульга на огурцы, плечами пожал. Таким огурцом кого-нибудь убить можно. А Палий себе чавкает, хуже свиньи. Торговка только руками разводит - один убыток! Не покупает, а пробует. Уже третий жрет.
- Не, невкусные они. Водянистые сильно и солонючие.
Шульга огурцы не любил. Ни соленые, ни кислые - никакие. А вот та дамочка, в штанах с лампасами, помидоры продает. Проверим. Ничего так соления, особенно после вчерашнего. Таки гроши пойдут? Берет 'колокольчики', интересно. На контру надеемся?
Еще одна дамочка идет, нос задрала. За ней однорукий плетется. С поезда слезли, а багажа нет. Интересно. Командира ищут. Ищите, ищите. Може, он вам пропишет клистир в три ведра.
Трохим, падла флотская, загордился. Набрал десяток сопляков - уже командир. Хочешь отколоться - да пожалуйста! Только ж и сам угробишься, и отряд свой положишь. Потому что хороший командир не только в атаку сам идет, а еще и думает, что да как. Кто то село за пять минут против нас настроил? Мешал тебе тот войт? Зачем его было вешать? У нас тогда на хвосте и так белые висели, еле ушли, пулеметчика нашего - в клочья, пулемету кожух пробило, еще семеро там осталось, а тебе - 'борьба с эксплуататорами!' Нет у человека ума, нет. Палий - и тот умнее.
Вылез из хаты Александров. Полдень скоро, а это опудало только глаза продрало. Дезертир, от мобилизации ушел, гонял по шляхам да устраивал полиции веселую жизнь. Там экономию подпалил, там ограбил кого-то побогаче, там - полицейского вздернул, а поймать не могут, не разглядели толком. Как можно разглядеть человека, у которого на башке- мешок? А когда немцы пришли - так совсем весело стало. Вот с тех пор у Александрова и куртка мадьярская, в трех местах штопанная, галуны ободранные. Живучий солдат попался, что и говорить. А сам виноват. Александров же в Венгрию не лез, солдата этого из хаты не выгонял, собаку его не стрелял. И вроде ж и родители приличные, телихенция, учителка с землемером, а у них выросло отакое мурло. Как жрать - так он самый первый, а как кулеш варить - 'а я не умею'. Только и пользы, что замки всякие открывать может.