Алехина и Лизу встретили во Внуково-III и доставили в Барвиху, где, как сообщил Лизин водитель, Полина Одоевская планировала что-то вроде семейного совета. Они прошли в знакомую Кену гостиную. Полина была в черном, лицо скрывали огромные солнцезащитные очки. Она быстро поздоровалась с Лизой и попыталась ее обнять. Та устало отстранилась и плюхнулась на диван. Полина Станиславовна, вошедшая в роль матери семейства, прошептала: «Бедная девочка», но тотчас нанесла ответный удар.
– Иннокентий, и вы здесь! Я очень признательна вам за поддержку, которую вы оказали Лизе, но нам нужно обсудить кое-какие семейные дела. – Слово «семейные» она произнесла почти по складам и с неким укором Алехину.
– Полина, отстань от него, – устало буркнула Лиза, – Кен, садись ко мне. – Алехину оставалось только вежливо улыбнуться и развести руками. Почтительно ссутулившись, словно в кинотеатре после начала сеанса, он пробрался к Лизе.
Теперь можно было осмотреться. Под окном тихо всхлипывала Лена, худая, угловатая, некрасивая девушка – сестра Ивана и дочка Климова от второй жены – Светланы Петровны. Лена казалась еще более жалкой, чем во время памятного обеда, когда Федор Алексеевич впервые заговорил о духовной Климента VI. Ее обнимала незнакомая Кену женщина средних лет, напрочь лишенная светского лоска, как-то странно выпадавшая из антуража московской жизни. Алехин решил, что это, наверное, няня. Но Лиза зло сообщила: «Забавно, Светлана Петровна притащилась, несмотря на то что сынок ее в морге авиньонском валяется». Кену эти слова показались жестокими, поскольку в глазах женщины он не заметил ничего, кроме собачьей тоски.
– Лиза, я говорила с Ириной Сергеевной, – объявила Полина, – она уже прилетела в Москву и будет с минуты на минуту. Может быть, пока чаю?
– Мама здесь? – неуверенно спросила Лиза, вдруг вспомнив, что не слышала голос Ирины Сергеевны все эти дни. «Действительно странно, что мама даже не позвонила, зато теперь живенько собралась в Москву». Кену же она истерически прошептала: – Сейчас дележ начнется. Видишь, все всё побросали, почуяли запах миллиардов. – Алехину ничего не оставалось, как обнять ее и повторить фразу, которую он уже ненавидел:
– Тише, тише, Лиза, я здесь.
Время до появления Ирины Сергеевны прошло в напряженном молчании. Принесли чай, но, кроме Полины, никто к нему не притронулся. Она сидела необыкновенно ровно за круглым столиком в центре залы, полагая, вероятно, что грацией скорби напоминает Джеки Кеннеди. Волосы ее были тщательно убраны назад и заколоты простыми шпильками, украшения демонстративно отсутствовали, колени плотно сжаты, а голени слегка скошены по диагонали, как у всех хорошо воспитанных женщин из общества. Алехин перевел взгляд на Светлану Петровну с Леной. Несчастная мать Ивана все так же гладила дочку, но смотрела куда-то в пустоту, тоскливо и жалко. В доме, где царила скорбь, только Лиза вела себя непочтительно: она ерзала, нервно встряхивала головой, что-то бормотала и, очевидно, хотела устроить скандал. Алехину была неприятна сама мысль о том, что он будет втянут в семейную склоку, для которой сложились самые благоприятные обстоятельства.