Когда в ту ночь Масклин вернулся домой, он долго смотрел на кучку мертвой золы у входа, потом воткнул копье в землю и расхохотался. Он хохотал, покуда смех не перешел в рыдания. В тот момент ему никого не хотелось видеть. Он вошел в нору и уселся в углу. Гримма тотчас принесла ему ореховую скорлупку с крапивным чаем. Холодным крапивным чаем.
— Они страшно переживают, что так получилось, — пробормотала она извиняющимся тоном.
Масклин лишь горестно рассмеялся в ответ:
— Ну да. Могу себе представить. Я только и слышу от них: «Парень, у меня вышел весь табак, принеси-ка мне новый окурок». Или: «Что-то в последнее время у нас не было рыбы, выкроил бы ты время сходить на речку». Или: «Вы, молодежь, только о себе и думаете. Вот в мое время…»
Гримма тяжело вздохнула:
— Что ты хочешь от стариков? Они и так делают все, что могут. Просто у них не укладывается в голове, что во времена их молодости нас были сотни, а теперь…
— На то, чтобы добыть огонь, уйдет несколько дней, — угрюмо пробурчал Масклин.
У них было увеличительное стекло, но что толку — ведь нужен еще и солнечный день. Очень солнечный день.
Он бесцельно пнул ногой кучку грязи на полу.
— Все, хватит с меня, — произнес он, не повышая голоса. — Я ухожу отсюда.
— А… а мы как же без тебя?
— А как же я? Обо мне кто-нибудь подумал? Разве это жизнь?
— Но если ты уйдешь, они умрут!
— Они и так умрут! — огрызнулся Масклин.
— Замолчи, это жестоко!
— Но это правда. Рано или поздно умирают все. Мы умрем, с этим ничего не поделаешь. Ты посмотри на себя. У тебя и минуты нет, ты только и знаешь, что убираешь за ними, ходишь за ними, стираешь за ними, готовишь им еду. А тебе уже скоро три! Не пора ли подумать о своей собственной жизни?
— Когда я была ребенком, матушка Морки была ко мне очень добра. И ты тоже когда-нибудь состаришься… — не сдавалась Гримма.
— Думаешь? Я лично в этом очень сомневаюсь. И кто же, интересно, будет тогда обдирать себе пальцы до кости, стирая мое белье?
Масклин чувствовал, как заводится все больше и больше. Он знал, что правда на его стороне, и все же его не покидало отвратительное ощущение собственной неправоты. Это было хуже всего.
Снова и снова думал он о том, чтобы уйти, и всегда после этих мыслей на душе оставался горький, злой осадок. А ведь все, кто был умен, все, у кого хватило решимости, кто был достаточно храбр, ушли давным-давно. Кто куда. «Старина Масклин, — говорили они, — мы знаем, на тебя можно положиться. Присмотри пока за стариками, а там мы вернемся, вот только найдем местечко получше — и придем за вами». И каждый раз старина Масклин соглашался, а потом, вспоминая, как все произошло, возмущался и негодовал. Он был зол на ушедших за то, что они ушли, он был зол на себя за то, что остался. В этом заключалась его беда — он слишком легко давал себя уговорить. Он и сам это знал. Что бы ни обещал он себе, берясь за какое-нибудь дело, рано или поздно он все равно выбирал путь наименьшего сопротивления.