– К стене! – в очередной раз скомандовал сержант и на этот раз принялся отпирать замок камеры. Вольф вдруг вспомнил, что «Индией» называют места обитания авторитетных блатных и отрицалова[68]. Значит, его привели на концевой разбор, высший тюремный суд, который и определит окончательно его судьбу.
Планом операции это не предусматривалось. О возможных неожиданностях Александр Иванович Петрунов, обаятельно улыбаясь, сказал: «Если что – отбрешешься в рамках легенды». И подбодрил: дескать, Медведев всегда на страже, прикроет! Тогда все виделось по-другому – не в тыл врага ведь прыгать, не в Африке переворот устраивать, тут все рядом, под контролем… Ан вот как обернулось – ни Петрунова, ни Медведева, ни контроля, а ему надо «отбрехиваться», и от убедительности этой «брехни» зависит жизнь, оборвать которую можно с равной легкостью не только автоматной очередью в Борсхане, но и заточенной ложкой или гвоздем в вонючей «Индии»…
Противно заскрипели несмазанные петли, открывая проем в очередной круг тюремного ада.
– Заходьте обое! – приказал сержант.
В этом круге было так же душно и зловонно, как и в остальных, только почему-то светлее. Вольф машинально поднял глаза и определил, в чем дело: обычно утопленные в потолке лампочки закрывались железными листами с дырочками, чтобы зэки не могли подключиться к электричеству. Ржавые дуршлаги почти не пропускали света, и в камерах вечно царил влажный густой сумрак, словно в чудовищных аквариумах, набитых вялыми, полумертвыми рыбами. Здесь никаких железок не было, и свет обычной шестидесятиваттки казался почти вольным солнцем.
Хлопнула за спиной дверь, с особым смыслом лязгнул замок. Вольф опустил голову и осмотрелся. Он уже достаточно помыкался по застенкам, но в «Индии» все было по-другому. Достаточно просторно, шконки одноярусные, на них в свободных позах развалились хмурые, видавшие виды арестанты. Сразу видно, что здесь нет «шерсти», петухов и шнырей – только авторитеты, хозяева тюремного мира. Не больше десяти человек. А точнее – девять. Никто не суетится, не занимается обычными для камеры делами – жизнь вроде остановилась. Все внимательно рассматривают вошедших. Чувствуется, что их ждали.
За столом, наклонившись вперед и упираясь ладонями в широко расставленные колени, сидел голый по пояс, густо истатуированный человек неопределенного возраста с морщинистым волевым лицом. У него была вытянутая, как дыня, наголо обритая голова. Микула, не задерживаясь на пороге, быстро подошел к столу и поздоровался с ним за руку, потом, повинуясь разрешающему жесту, сел на скамейку рядом. Он был здесь своим, и ждали явно не его. Внимание «Индии» сконцентрировалось на Расписном.