– Ладно… Только хватит пургу гнать, тебя не за тем позвали. Непоняток много выплывает, разбор требуется!
Три человека встали со шконок и полукругом окружили стол. В руках у них были ножи. Настоящие ножи! Вольф глазам своим не поверил. В особорежимной тюрьме, где обыски проводятся по нескольку раз в день, – нож в руках зэка все равно что пушка или танк у преступников на воле.
– Слышь, Пинтос, сейчас в хате будет три трупа, – тихим, но от того не менее ужасным голосом сказал Расписной. – Пусть спрячут перья и вернутся на место!
Наступила мертвая тишина. Наглядная расправа с Микулой и не оставляющая сомнений в ее исполнении угроза сделали свое дело. Пинтос нехотя махнул рукой, ножи исчезли, «торпеды» вернулись на свои места. У них был вид побитых собак, но это ничего не значило – с тем большим остервенением каждый вцепится Расписному в глотку при первом удобном случае.
– Духаристый, значит, – констатировал смотрящий. – Ну, да это мы слышали. В своей Туркмении ты нашумел… Только там ты вертухаев мочил, а тут своего брата заделать норовишь. Да приемчиками хитрыми, ментовскими руки крутишь… Объясни честным арестантам, как это получается?
Расписной усмехнулся:
– Че тебе такую гнилую предъяву Микула подсунул? Нашли, кого смотрящим ставить. Вот и лежит – спекся весь!
– Не о нем щас базар, – без выражения ответил Пинтос. – О тебе. Давай за себя отчитайся.
– Ты на стопорки[74] с какой волыной ходил? – наклонился вперед Расписной, глядя смотрящему прямо в глаза.
– А хуля ты опер? – прищурился в ответ Пинтос.
– Скажи, с какой? Сейчас ты сам за меня отчитаешься!
– С разными. И «наган» был, и «макар»…
– Вот видишь! – торжествующе улыбнулся Расписной. – С «макарами» все менты гуляют. Когда они нас вяжут, то «макаром» в рожу тычут да по башке колотят! Но тебе с «макаром» на дело идти не западло? А почему мне западло ментовским приемом клешню какому-нибудь бесу своротить?
Он осмотрелся. Несколько арестантов едва заметно улыбались.
– Слыхали мы, что у тебя метла чисто метет, – после некоторой паузы произнес Пинтос. – Слыхали. Только слова, даже гладкие, заместо дел не канают. А у тебя кругом – одни слова. Никто из честных бродяг тебя не знает. Дел твоих, обратно, не знают. Про приколы твои в «Белом лебеде» слыхали – глухо так, издаля… И опять слова, слухи этапные. Может, было, может, нет, может, ты, а может, кто другой…
– Знают меня все, кто надо, – спокойно возразил Расписной. – Спросите корешей, с которыми я по малолетке бегал, – Зуба, Кента, Скворца, Филька спросите. Косому Кериму малевку тусаните, Сивому… В Средней Азии меня многие знают. А если бы тебя, Пинтос, в пески загнали, то, может, точняк, такие бы непонятки и вылезли. Кто там про тебя слыхал?