– Вашу мать, почему все же именно она?
Дурища смотрела безмятежно, словно не на нее орала грозная шефиня!
– Она на человека похожа. Ада Константиновна, разве вы не видите? У нее лицо живого, думающего человека. Это я, заметьте, не упоминаю о том, что она настоящий музыкант и художник, а Гарри – непотребная однодневка, мыльный пузырь, раздутый скандалами. К тому же, извините, мне казалось, что я служу не в порнографическом журнале…
– Вы вообще не будете здесь служить, если немедленно не объясните мне, при чем тут порнография!
– Гарри Грищенко похож на задницу, – на голубом глазу сообщила ей дурища и вдруг захохотала. Ну как же не дура!
– Что?
Ада покосилась на фотографию Грищенко, которая лежала тут же, на столе, и, не удержавшись, прыснула. Гарри Грищенко был молодой, мордатый, наголо бритый, глаза у него были масленые, а губки собирались в розовый бутончик, и общее выражение его лица производило впечатление сказанной или сделанной непристойности, причем непристойности медико-биологической, лишенной эротического подтекста.
– На задницу?
– Ага!
Теперь они хохотали обе. Кто-то заглянул в дверь и тут же захлопнул, видимо испугавшись.
Вадим Борисович курил на лестничной площадке. Было не холодно, но все же его пробирала дрожь, он поводил плечами и топтался на месте, в общем, удовольствие от первой утренней сигареты было отравлено. А ведь раньше Галина не только позволяла ему курить в доме, но и услужливо подставляла, как только он доставал сигареты, пепельницу, подносила зажигалку. Все изменилось с тех пор, как он переехал к ней. На второй же день ему указали – извольте курить на лестнице!
– А раньше, бывало… – все еще воспринимая это как неудачную шутку, заметил он.
– Раньше, милый, ты бывал у меня раз-два в неделю, и большого вреда от твоих сигарет быть не могло. Но каждый день в собственном доме вдыхать дым – извини, я не хочу. Пассивное курение вреднее, чем обычное. И обои пожелтеют.
Галина любовно провела рукой по стене – обои были красивые, белые с размытыми золотыми полосами, а Вадим Борисович все еще не мог опомниться. «В собственном доме!» Давно ли он стал твоим собственным, хотел сказать Акатов, кажется, всего пару-тройку лет назад? Но промолчал, ради собственного спокойствия. Вообще же между совместной жизнью с Галиной и гостеванием у нее же разница оказалась как между эмиграцией и туристической поездкой. Что и говорить, он себе представлял все иначе – ему казалось, что его будут опекать, вкусно кормить, горячо ласкать, прислушиваться к каждому его слову… Ведь она обрадовалась его появлению – навсегда! Или радость была не вполне искренней?