– Эх, Тоня, хоть у тебя котелок и варит, а однакоже по-бабьи! – уверенно и снисходительно объяснял Александр Окунев, довольный решением трудной задачи. – Просто! И не просто, а так точно все было. Ганя взял все, а перед тобой прибеднялся на триста граммов. Такое у него было условие с Петром. А сказать тебе, что металла совсем не было, ты бы не поверила. Вот они тебе очки и втерли.
– Так, видно, и было, – решила соглашаться Антонина. – Я не додумалась. Пало бы на мысль, я бы у Дуси выпытала.
– И нечего было пытать. Как я сказал, так и есть, – возразил муж. – Дуся же могла не знать. Не такие это дела, и Петр Грозов мужик крепкий.
Про себя Антонина думала: «Это еще бабушка надвое сказала, у кого бабий ум, милый ты мой муженек! Как-то ты с Ганькой-уродом сговоришься?»
Разговоров мужа с Гавриилом Антонина больше не боялась.
2
Нелли вернулась поздно вечером, но могла бы прийти и раньше. Жильцы передали девочке ключ от хозяйской половины дома:
– Папа и мама уехали вскоре после полудня к знакомым на день или на два и поручили тебе стеречь дом и сад.
Нелли поблагодарила.
– Какая-то странная девочка, ты не находишь? – спросила квартирантка своего мужа. – Никогда не слышно ее голоса, но она не кажется глупенькой.
– Что же, друг мой, девочка серьезная, строгая; конечно, не по возрасту, не по-детски замкнутая, и только. Не всем же щебетать. А она будет прехорошенькая.
– Она уже теперь хорошенькая. Но, знаешь, я не хотела бы иметь такую дочь. Такая вдруг и выкинет что-нибудь. Как Ляля Пилина, тоже была молчаливая, замкнутая. Помнишь?
Дочь их знакомых Пилиных была замешана в громком и позорном деле, получившем известность после одного фельетона в центральной прессе. И это напоминание, страшное для всех родителей, кто бы они ни были, сразу уничтожило проблеск доброго отношения к Нелли Окуневой.
– Это, пожалуй, правильно. Если даже у Пилиных могло случиться такое, то чего и ждать от этой девчонки! Здесь и среда скверная. Один дед чего стоит!..
3
Из С-и два паровоза потащили десяток вагонов. Потащили – не повезли. Здесь по Черноморскому побережью протянута одноколейка с разъездами – дорога нелегкого профиля, с тоннелями, высокими насыпями, глубокими выемками под угрозой оползней, вызываемых сверхобильными ливнями мокрой приморской зимы.
В тоннелях сильно пахнет сернистым газом, в вагонах загораются лампочки, которые после яркости южного неба кажутся желтыми, как цветки курослепа.
Минута, другая, третья – и поезд с грохотом выкатывается под небо невыразимых зеленовато-васильковых оттенков. Проходит мертвая каменная осыпь. Впереди – мост, налево – белая кайма неслышного прибоя, направо – черно-зеленые горы, леса, заросшие непролазным колючим подлеском, а рядом – черное, лакированное гудроном шоссе, прогретое солнцем до невидимого глазом кипения – так пахнет смолой, что запах слышен в вагоне. Поезд уже вписывается в предмостную петлю. Внизу и в стороны, из ущелья к морю, раскрывается забросанное галькой и серыми глыбами невиданно широкое русло сухой кавказской реки со змеистым ничтожным ручейком посередине – курице вброд.