– Как поживает ваше изобретение? – спросил я его, когда мы вышли на улицу.
– О чем это вы? – удивленно покосился на меня Фогельман.
– Вы меня не помните? Я как-то имел честь беседовать с вами о вашем изобретении, «Аппарате Фогельмана». Вы мне его, помнится, показывали и даже произвели на мне измерения потери жизнечасов.
– Что-то не припомню. В силу своей предательской болтливости я со многими, как вы выразились, беседовал. Всех не упомнишь.
Я, признаться, был несколько озадачен такой холодной встречей, но мое любопытство оказалось сильнее чувства собственного достоинства, и я продолжал расспросы:
– Ну а все-таки, что с аппаратом?
Фогельман не отвечал.
– Вам, может быть, удалось выгодно запатентовать его? – пошутил я.
Фогельман засунул бутылки в карман и ускорил шаг.
– Послушайте! Неужели трудно ответить, когда вас спрашивают! – крикнул я ему вдогонку.
Фогельман вдруг резко остановился и обернулся.
– Аппарата больше не существует! Я его уничтожил! И все! Все! Не приставайте ко мне! Я не желаю с вами разговаривать!
Произнеся, а вернее, прошипев эти слова, Фогельман чуть ли не побежал по улице, придерживая руками бутылки с пивом, торчавшие из его карманов.
Я вернулся в магазин: мне надо было еще купить сахарного песку.
Когда через четверть часа я вышел из магазина, Фогельман ждал меня у выхода. Карманы его пальто уже не топорщились от бутылок.
– Ради всего святого, простите меня за недавнюю грубость, – сказал он с виноватой улыбкой на лице. – Я был не прав. Вы так внимательно отнеслись ко мне в прошлый раз. Помните, когда я демонстрировал вам свой аппарат?
– Ну конечно же!
– В таком случае вы бы не отказались выпить со мной по чашечке кофе? Ну я вас очень прошу!
Мы направились в ближайший кафетерий. Фогельман взял две порции кофе с молоком, и мы пристроились за одной из стоек.
– В общем, мои эксперименты закончились катастрофой, – сразу же начал Фогельман. – И в этом виноват прежде всего я сам. Как экспериментатор я не имел права делать себя объектом измерений. Послушайте, это же противоречит самой логике научного познания!
Я ничего не понял из объяснений Фогельмана и чистосердечно ему в том признался.
– Да что же здесь может быть непонятного?! – возмутился он. – Ученый должен стремиться к объективному знанию. А что такое объективное знание? Это незнание себя, ибо, как только человек начинает познавать самого себя, появляется субъективизм, появляются страх и стремление любыми средствами преодолеть его. А это уже не наука!
Я опять ничего не понял. Более того, у меня возникли весьма серьезные возражения относительно концепции моего собеседника, которые я незамедлительно изложил ему. К моему удивлению, Фогельман тут же со мной согласился.