Распаковав вещи, я надела пальто и вышла из дому. Дорога к Грейстоунзу начиналась у Сторожки и пролегала через хвойный лес. Недавно выпавший снег лежал нетронутым, на нем не было никаких следов — ни машин, ни людей — и я ощущала некоторое беспокойство. Я надеялась, что снег снова пойдет еще до того, как Мак-Кейб вернется домой и обнаружит, что кто-то нанес ему визит. Аккуратные маленькие следы ботинок, тянувшиеся через лес, легко опознавались как женские.
Тем не менее, идя лесом, я начала расслабляться и с наслаждением впитывала в себя мир и тишину окружавшей природы. Я всегда любила загородные прогулки и среди деревьев чувствовала себя как дома. Контраст белизны снега и зелени хвойного леса пробуждал мысли о несуетном постоянстве. Иные из этих деревьев меня переживут. Я испытывала некоторую зависть к Мак-Кейбам, являвшимся как бы частью этого ландшафта, составлявшим с ним одно целое.
Лес был слишком густым и не позволял окинуть взглядом всю гору, но достаточно было посмотреть на крутые склоны, видневшиеся между деревьев, чтобы ощутить господство ее громады над местностью. Через некоторое время мне стало не по себе от окружавшей меня тишины и неподвижности — я от них отвыкла. Ни звука, ни дуновения ветерка. Правда, на дороге начали попадаться следы, и я гадала, кто их мог оставить. Может быть, кролики. Или белки.
Дорога подводила к дому не прямо; казалось, она праздно вьется среди деревьев. Грейстоунз я обнаружила перед собой внезапно, за одним из поворотов, и застыла, пораженная его видом. Стюарт в свое время рассказал мне его историю.
Этот дом был одним из причудливых капризов, какие позволяли себе иногда богатые люди в прошлом столетии. Прадед Джулиана много путешествовал и, решив обосноваться в необжитой части своего родного штата, где можно было встретить только индейцев, вознамерился построить дом в норманнском стиле, восхитившем его за границей. Он выбрал для него подходящее место, которое до сих пор оставалось нетронутым. Дом располагался на лоне дикой природы, среди леса, за ним возвышалась гора с неровными, рваными очертаниями. Склоны, облюбованные лыжниками, находились в отдалении; о присутствии человека в этих лесах не напоминало ничто, кроме самого дома. Ближайший склон горы был скалистым, поросшим хвойными деревьями, там, где они могли пустить корни. Выше растительность становилась все более редкой приземистой, сменяясь сплошным снежным покровом, на фоне которого четко вырисовывалась черная крыша.
Серое здание с черепичной кровлей само напоминало обнаженный пласт горной породы — построенный из грубого, неотесанного камня дом со свинцовыми переплетами арочных окон и с арочной входной дверью. Будучи, в сущности, небольшим — всего два этажа, — дом поражал воображение. Справа от входа, немного позади, над трубами дома возвышалась норманнская башня с остроконечной крышей, увенчанной флюгером. Наверху башни располагалась галерея с еще одним рядом арочных окон, с которой, должно быть, открывался великолепный вид. Как говорил мне Стюарт, башня была построена специально для того, чтобы поместить в ней винтовую лестницу. Дом никак не мог считаться образцом «рациональной» архитектуры. По нынешним стандартам его асимметричные, неправильные очертания грешили непрактичностью, строительство подобного дома обошлось бы слишком дорого. Судя по рассказам Стюарта, башенная лестница была холодной и продувалась сквозняками; дом простоял здесь более ста лет. Он укоренился в этих местах, где я чувствовала себя чужой.