– Что за принцип?
– Да я же мореходку закончил, на флот и должен был идти. А в военкомате с прапорщиком каким-то поцапался, уже и не помню, за что. Он и пообещал: будешь у меня землю животом пахать и пыль нюхать. Так и сделал… Сейчас, наверное, когда узнал, где я, видимо, жалеет… А бой все еще идет, – Олег кивнул на площадь.
И в это время на ней появился Витюня. Руки у него были связаны за спиной, он что-то пытался говорить, оглядывался, но ему, скорее всего, опять показали берет или тельняшку, и он шел к пещере.
– Уходи, уходи! – закричал Рокотов.
Услышав голос, Витюня остановился, повернулся идти назад, и прапорщик с сапером одновременно подались вперед, не веря своим глазам: к рукам Витюни была привязана взрывчатка с горящим бикфордовым шну shy;ром.
Витюне опять пригрозили, раздался хлопок – Ро shy;котов мгновенно вспомнил, что так хлопают нагайки, и Дурачок чуть ли не бегом побежал к складу.
– Назад! – закричал, кривясь от боли, Олег.
– Уходи! – махал из-за ящиков автоматом и Ро shy;котов.
И тогда Витюня заплакал, жалобно глядя на пещеру. Он шел к ним за защитой от голубого берета и нагайки, он не понимал, почему у него связаны руки и почему его прогоняют и одни и другие. Сумасшедшие искренни в своих поступках, потому что не умеют притворяться.
– Сейчас рванет. В клочья! – прошептал Олег, не сводя глаз с приближающегося Витюни.
Все-таки самое несправедливое в жизни – это беспомощность сильного человека перед обстоятельствами. Вот тут уж в самом деле ложись и помирай.
И тут до Рокотова дошло, что в клочья разнесет не только Витюню, но и их самих. Взрывчатка – это не граната и не мина, она осколков не дает, боезапас в пещере не заденется. Есть шанс, у Изатуллы есть великолепнейший шанс, если Витюня дойдет до баррикады. А не дойдет – кто в этих горах пожалеет о дураке, тем более русском…
– Олежек, прикрой меня. Прикрой, дорогой…
Рокотов, обдирая руки и колени, перемахнул через завал и бросился к Витюне. Наверное, это не было геройством, потому что это как раз и было отчаяние перед обстоятельствами. Правда, это же отчаяние могло родить и панику, и заставить поднять вверх руки, и пустить себе пулю в сердце, и даже… даже остановить Витюню подальше от пещеры своим выстрелом – что ему, в самом деле, эта жизнь без памяти и Родины. Да и в любом случае смерть уже была ему уготована, не от разрыва, так от пули снайпера.
Но тем не менее Рокотов бросился к Витюне, и пока бежал под веером огня автомата Олега Баранчикова, мог бы, будь у него время, проклясть себя за этот глупый, в общем-то, с точки зрения жизни и смерти поступок. Он побежал, хотя гремевший где-то вдалеке – но слышимый ведь! – бой давал надежду. А ему, не раненому, не надорвавшемуся, не побывавшему в плену – самую большую. Но, наверное, потому, что только за сегодняшний день он увидел мужество Цыпленка, геройство Асламбека, а до этого были сотни книг и кинофильмов не конкретно об этом, но подобном – наверное, потому он сделал так, как сделал. Поступок рождал поступок.