Политика: история территориальных захватов, XV—XX века (Тарле) - страница 594
И еще, если бы Витте мог в самом деле настаивать, что дальневосточный фронт делает положение России особенно опасным ввиду существования главного ее, западного, австро-германского фронта! Но н это оружие в трудном споре было выбито у него из рук Вильгельмом II. От войны России с Японией или Англией, или, еще лучше, с обеими одновременно Германия непосредственно только выигрывала: во-первых, Россия этим ослаблялась в Европе (и надолго, даже в случае относительной удачи в дальневосточной войне), и для германской политики надолго — так казалось в 1900–1903 гг. — открывался широкий простор. Во-вторых, в случае удачи Россия оттесняла в Китае английское влияние и тем самым оказывала услугу германской экономической экспансии в Китайской империи. Словом, ни при каких обстоятельствах Германия от русской активной дальневосточной политики потерять не могла. И Вильгельм II, действуя в полном согласии с канцлером Бюловым и со стоящим за Бюловым фактическим руководителем германской внешней политики, директором в министерстве иностранных дел бароном Фрицем фон Гольштейном, всячески толкал Николая II на ту дорогу, по которой Николай и без всяких толчков собирался следовать с большой охотой и ясностью духа. Дело было не в драконе, бороться с которым Вильгельм приглашал «народы Европы» («народы Европы, оберегайте ваши священнейшие права!»), и не в прощальном сигнале с яхты «Гогенцоллерн» после свидания с Николаем («адмирал западных морей шлет привет адмиралу морей восточных»). Все эти невинные, потому что слишком по-детски откровенные, провокации сами по себе, конечно, не могли вдохновить Николая II на окончательный отказ от всякой осторожности, на совсем безумную политику 1903 г. Но неоднократные и торжественные заверения Вильгельма II, что западный фронт свой Россия может совершенно обнажить от войск, что он, Вильгельм, ручается за полную безопасность России на все время возможной ее войны на Дальнем Востоке, — это, конечно, не могло не действовать.
Эта последовательная и деятельная политика Вильгельма II 1902–1904 гг. лишала Витте одного из главнейших его аргументов. Говорить же со своими противниками о том, что Вильгельм может не напасть сегодня, но нападет уже после войны, завтра или послезавтра, что разоренная и ослабленная Россия целый ряд лет не сможет ему противиться, — доказывать им все это было совершенно бесполезно. Они понимали только сегодняшнюю опасность, да и ее понимали далеко не всегда. Опасность завтрашняя для них не существовала.
Такова была общая почва для дальнейшего развития событий после захвата Маньчжурии. От конца боксерского восстания и окончательной оккупации Маньчжурии (осень 1900 г.) до нападения японских миноносцев на «Палладу», «Цесаревича» и «Ретвизана» (27 января 1904 г.) прошло меньше 3,5 лет. Но зачерчивать эти 3,5 года одной краской никак нельзя. На средину или конец 1902 г. падает начало какого-то перелома, который в 1903 г. уже обозначается вполне явственно. Этот перелом (довольно медленный) поддается наблюдению легче всего не в России, а в Западной Европе, и определить его можно как некоторое (и, может быть, довольно значительное) уменьшение внешнеполитического престижа России с конца 1902 г. Чем он объясняется? Фактами разного порядка. Убийство Сипягина (2 апреля 1902 г.), аграрные волнения в Полтавской и Харьковской губерниях, резко обозначившийся рост оппозиции в земствах, явное бессилие правительства справиться органическими мерами с аграрным вопросом, с конституционными стремлениями буржуазии, с рабочим движением — все это заставило в Европе впервые в 1902 г. заговорить о русской революции, тогда как еще в 1901 г. по поводу убийства Боголепова речь шла лишь о студенческих волнениях. Эра Плеве была понята как начало скрытой пока внутренней войны. Впервые за все царствование Николая II главным заданием нового министра внутренних дел, той целью, для которой специально он был призван, являлась борьба всеми средствами против революционного движения. Все это уже само по себе подрывало престиж русского правительства в европейских правящих сферах — политический капитал, оставшийся после Александра III, стал расходоваться именно в это время, с 1902 г. Еще осенью 1898 г. ив 1899 г., в эпоху созвания Гаагской конференции, этот капитал казался незатронутым: еще в 1900–1901 гг. на Николая смотрели как на одного из могущественнейших государей Европы, и легенды о царелюбивом русском народе твердо держались в среднем европейском общественном мнении. 1902 г. первый нанес этим легендам далеко не окончательный, но все же ощутимый удар. Но не только внутренние дела производили постепенный сдвиг. С конца 1902 г. (после отъезда маркиза Ито из Петербурга и после заключения англо-японского договора) крутое изменение к худшему последовало и в международной позиции русского абсолютизма. Уже были налицо все предпосылки русско-японской войны; уже создалась та страшная запутанность положения, когда с каждым месяцем уход из Маньчжурии становился все труднее, а дальнейшее пребывание в Маньчжурии все опаснее; Россия выбыла из Европы не в 1904 г., когда началась война, а с весны 1903 г., когда выяснилось, что Николай II без войны никогда не эвакуирует Маньчжурию и не откажется от замыслов на Корею.