Как-то все глупо получается…
Адепт впереди сделал крошечный шажок вперед, и я запрыгала вновь, пытаясь понять, что происходит. Может быть, нас наконец начали пускать вовнутрь?
Да, я не ошиблась. Длиннющая очередь постепенно таяла, как кусок сахара в чашке с остывшим чаем — лениво, конечно, но все-таки. Мы подходили к крыльцу, и вскоре я уже стояла на стершихся от времени ступенях. Кажется, там даже можно было различить выбоины, оставленные бесчисленным множеством ступавших сюда ног.
Дверь вдруг очутилась совсем рядом. Я посмотрела внутрь, еще раз убедившись, что бояться здесь нечего. Просторный вестибюль, пожелтевшие стены — от потолка по ним тянулись желтоватые подтеки. Кое-где обои — дешевенькие, бумажные, КОВЕН мог бы позволить себе купить чего-нибудь подороже — отошли от стен, вздуваясь некрасивыми пузырями. Краска на полу была почти что сбита… странно, неужели эта тюрьма так плохо спонсируется? Или в цели многоуважаемого КОВЕНа входит и психическая атака — понятное дело, любой испугается, поняв, что ремонт здесь делали, кажется, еще до становления династии…
Я перешагнула порог. Перед моими глазами мелькнуло окно, нелепо притулившееся на ближней стене. По мутному стеклу разбегались трещины; и мне вдруг показалось, что тюрьма смотрит на меня, смотрит так, как хозяйка на рынке разглядывает приглянувшийся ей товар — хорош-то он хорош, да вот только стоит дороговато…
Я мотнула головой, изгоняя непрошеное сравнение. Послушные мысли мигом потекли по другому руслу; но где-то на самом донышке души зашевелилось смутное ожидание. Ожидание — и да, наверное, все-таки страх. Легкий, как лебяжий пух, страх, в чем-то подобный детской боязни темноты. Но случается и так, что сумрак скрывает в себе чудовище; а я была магом и знала, как быстро пух умеет становиться бронзой. И что-то еще, тайное и смутное, поднимавшееся из глубины, зашептало мне на ухо, тревожа мне волосы спешным прерывистым дыханием:
Бойтесь старых домов, бойтесь тайных их чар,
Дом тем более жаден, чем он более стар,
И чем старше душа, тем в ней больше…
[6]Кто-то из адептов подтолкнул меня в спину, — видно, я задержалась на пороге, мешая следующим войти. Я вздрогнула, пытаясь избавиться от наваждения, и поняла, что стою уже внутри.
Я оглянулась. Изменилось немногое — просто солнце, падавшее через грязные окна, дробилось на отдельные лучи. Просто пыль, легкая пыль танцевала в полосах света; и так здесь было вчера, позавчера, год назад…
Так здесь было всю вечность и будет столько же.
Я вдруг вспомнила ту захудалую тюрьму, в которую мне как-то случилось попасть. В тот раз, помнится, стражники проводили нечто вроде облавы, наверное, хотели забрать все Дно — но, как это всегда случается, невод лишь скребнул по этому самому Дну, а из воды вытащил только ил да мусор. Меня загребли вместе еще с полусотней бродяг, попрошаек и девиц, чья нравственность не внушала ни малейших сомнений. Тогда нас всех забили в одну камеру, и более опытные рассказывали, какие казематы бывают в тюрьмах; говорили про тесные чуланчики, в которых нельзя даже выпрямиться в полный рост, говорили про комнаты с полами, залитыми водой, — там не выйдет ни сесть, ни лечь… и тогда я боялась всего этого. Но то, что чувствовалось здесь, в солнечном вестибюле, в непрекращающемся танце пылинок…