Голос у Фэйд дрогнул, она вдруг отодвинула стул и отошла к окну. Лето помедлил, тоже встал и обнял ее за плечи.
— Хочешь, я найму головорезов, и они доставят его тебе в наручниках, с завязанными глазами, покорного, как ягненок?
— Ха, думаешь, одни мы такие умные? У него охрана, как у марранского банкира, и магическая в том числе. А даже если дельце выгорит, мы окажемся вне закона по всей Криде, и королева не успокоится, пока не сотрет нас в порошок. Они были друзья детства с его отцом, чуть ли не жених и невеста. Нет, благодарю покорно, так я не хочу. Давно рукой махнула.
— Ага, вижу, как махнула. Имя слышишь и вздрагиваешь.
— А чего ты хотел? взорвалась она, оборачиваясь к Лето. Ты его видел, этого чертова полукровку? Эти глаза, брови вразлет, волосы? У него ножка меньше моей! Ожерелье мое может носить вместо пояса! Голос, как эльфийская музыка!
— И глаза, как у мартовской кошки, закончил Лето самым лирическим тоном, и Фэйд не выдержала фыркнула от смеха. Что бы сказал его отец, если б узнал, что сынок стал первейшей трианесской блядью?
— Он не блядь, он Артист! с горькой иронией сказала Фэйд, и лучше, пожалуй, нельзя было сформулировать.
Кавалер Таэсса Таэлья сценическое имя Эсса Элья был вряд ли лучшим актером Королевского театра, но самым известным уж точно. Он был сыном знаменитого поэта Альвы Ахайре. Талант отца преломился в нем странно. Если кавалер Ахайре владел даром выражать невысказанные мысли и чувства других людей, то кавалер Таэлья выражал невысказанные желания.
Он возродил старинные театральные традиции, которые практически угасли играл женские роли, принимал дорогие подарки, позволял кое-кому из поклонников себя содержать, менял партнеров, как сережки и кольца, украшал своим присутствием самые разгульные вечеринки города. И сама его игра на сцене воскрешала в памяти стародавние времена, когда актеры были не просто людьми искусства, а образцом сексуальности, воплощением соблазна, единственными, кто пребывал за границами общественной морали. Другие актеры отказывались играть вместе с Эссой Эльей, жалуясь на то, что они при этом могут ходить по сцене хоть голышом, все равно на них никто не взглянет. Критики сыпали словами: «Вульгарность! Тщеславие! Опошление великих произведений!» Ни один из критиков ни разу не написал о нем хорошего слова и не пропустил ни одного из его спектаклей. Ни одному из критиков он принципиально не давал.
Зрители ему рукоплескали. Мало нашлось бы тех, кто не мечтал его трахнуть, и кое-кому это удавалось.
Но не Фэйд Филавандрис.