Это он виновен в том, что милая худенькая еврейская мама Алика, эмигрировавшая из бывшего Советского Союза из-за Афганистана и Абхазии, из-за Карабаха и Грозного, мечтавшая уберечь единственного сына от всех наших грязных политических разборок, потеряла своего обожаемого Алика холодного и профессионального убийцу, именно здесь, на такой благополучной, сытой и якобы цивилизованной земле…
* * *
Я облизывал с ног до головы испуганную рыдающую Дженни, просил у нее прощения — дескать, все от нервов, все от нашего российского дурацкого неумения разрешать конфликтные ситуации путем мирных переговоров…
Я даже клялся ей в вечной любви (?!), а у самого в башке билась одна мысль — не справиться мне самому со всей этой хреновиной на их территории! Происходило бы это у нас на пустыре, или вообще в Питере, — другое дело. А тут, наверное, придется подключать полицию. Эх, Рэкса бы сейчас сюда, Рэкса!..
— Что же ты молчала до сих пор… милая? — как можно мягче спросил я у этой великосветской дурочки, в последнее мгновение заменив слово «кретинка» на слово «милая». — Владеть такой информацией!.. И спокойно сидеть и ждать у моря погоды… А если бы ты меня не встретила? Это же страшно подумать!
— Я знала, я знала, что обязательно встречу тебя!.. — восторженно пролепетала она и снова стала валиться на спину.
Но поняв, что у меня сейчас нет никакого желания «слиться с ней в едином экстазе», как когда-то говорил Шура, она перешла на совершенно деловой тон:
— Боже мой, Мартынчик! Ну, подумай сам, — кому я могу все это рассказать? С Людьми я не умею разговаривать, а этому болвану, к которому по настоянию врача меня все-таки водили на случку, — так ему бесполезно что-либо вообще говорить…
— Какому еще «болвану»? — удивленно спросил я.
— К такому же, как и я, карликовому пинчеру — Принцу. И стоило это пятьсот марок! Представляешь себе?! Только потому, что у него выставочных медалей в сто раз больше чем мозгов. Полный идиот! Кстати, к тому же — истерик и импотент. Я пыталась объяснить Монике, что она выбрасывает пятьсот марок на ветер, но она меня не поняла. Меня вообще никто, кроме тебя, Мартынчик, не понимает…
Придя в себя от испуга и неожиданности, Дженни еще что-то такое болтала, но я уже слушал в полуха.
В голове вертелись и переплетались в тугой клубок мысли о том, как защитить Фридриха…
…как уберечь Монику!
…как связаться с полицейским Рэксом?
…как, в конце концов, мягко выражаясь, «нейтрализовать» Хартманна и Мозера?
— Скажи, пожалуйста, ты любишь Монику? — спросил я у Дженни, прервав ее на весьма лестной для меня фразе, в которой она сравнивала достоинства и размеры моего «мощного и роскошного члена» с «полустоячими и плюгавенькими» достоинствами и размерами члена этого пинчера Принца, обвешанного медалями и дипломами всех Собачьих выставок планеты.