От неожиданности Полицейский Овчар попятился, закрутился и чуть сам себя не задушил собственным поводком. А обе Нарко-Собачки так перепугались, что одна из них со страху даже описалась!
— Я кому сказал — уберите собак, — строго повторил Вебер.
…Мы распрощались с этим пожилым симпатягой и поехали.
* * *
Я таких чистеньких, ухоженных, гладких, ровных и удобных дорог еще в жизни своей не видел!
Хотя мы с Шурой поездили не так уж мало. Один раз его приятель — театральный драматург, возил нас на своей «Волге» к себе на дачу в Усть-Нарву, и мы целую неделю там у него жили.
Шура писал заказной очерк о славном творческом пути драматурга (он, кстати, уже три года как живет в Америке и работает в журнале «Еврейская жизнь»!), а я только и занимался тем, что трахал драматургову Кошку, Кошку соседа драматурга — одного известного композитора — и всех остальных прочих дачных Кошек, которые узнали от первых двух, что в Усть-Нарву на несколько дней прибыл «ОДИН КОТ» из Ленинграда, и делает ЭТО по высшему классу.
Конечно, не обошлось без парочки драк с местными Котами, но это нисколько не умалило нашего с Шурой удовольствия от поездки. Кошек я там перепробовал — не меряно! Помню, я тогда так вымотался в этой чертовой Усть- Нарве…
Несколько раз мы с Шурой на автобусе ездили за город — в Разлив, Репино, Комарово…
Мой Плоткин считал, что я тоже должен дышать свежим воздухом и хоть изредка бывать на природе, а не только драться на нашем пыльном и грязном пустыре и трахаться по чердакам и подвалам.
Так что я очень неплохо знаю наши автомобильные дороги. И, как в этом ни горько признаться, даже самые лучшие наши трассы, специально вылизанные для проезда иностранцев и Людей, держащих в руках власть, — не идут ни в какое сравнение с обычными немецкими автобанами, как назвал эти дороги Водила.
Я помню, что когда волей-неволей приходилось признавать наше общегосударственное поражение (а в последнее время это происходило все чаще и чаще!), Шура Плоткин всегда цитировал фразу из какого-то кинофильма. «За державу обидно…» — говорил Шура, и я видел, что ему, действительно, очень обидно за свою державу. Иногда он еще от себя добавлял: «И жутко стыдно…»
Может быть, потому, что мой Плоткин в своей редакции изо всех сил наивно старался сделать все, чтобы не было ни обидно, ни стыдно за «свою державу», — мы никогда с ним не задумывались об отъезде из этой страны.
* * *
Хотя я знал, что круг Шуриных и моих друзей, — и евреев, и русских, а также их Котов и Кошек — катастрофически таял буквально с каждым днем. Последние пару лет мой Шура чуть не спился с этими навсегдашними проводами, очень похожими на похороны.