Октамасад… Серое от злости лицо. Синяки. Кривая ухмылка.
— …Никого не осталось… Все ушли… И те, что здесь, тоже… У меня… четыре десятка… — Бастак с трудом выталкивал из глотки слова. — Это все… Все… Все…
Вошел телохранитель, высоко подняв факел. Красный свет неслышно следовал за невидящим взглядом царя.
— Царь, твое приказание исполнено. — Голос телохранителя тих и шершав.
…Ночь столицы Боспорского царства вздыбилась черной волной, но гребень волны сверкал серебром. Оно рассыпалось, как яркие брызги летнего моря. И брызги те были конским топотом, искрами из-под копыт четырех десятков коней, вырвавшихся из городских ворот.
Мальчишке двенадцать лет. Ростом коротковат. Широкоскулый, смуглый, слегка раскосые глаза. Руки держит на поясе. И молчит.
Учитель нахмурился:
— Опять на тебя жаловались. Слышишь?
Мальчик едва заметно пожал плечами. Словно муху отгонял.
— Но не мне! — Учитель назидательно поднял палец. — Жаловались самому царю!
Мальчик молчал.
— Тебе интересно, кто? — с иронией спросил учитель. — Тебе ведь, я вижу, это неизвестно… Жаловался почтенный Демокед. Слышишь? Ты слушаешь меня или нет?
Мальчик внимательно рассматривал свои сандалии.
Учитель вздохнул и развел руками.
— Ну скажи на милость, за что ты избил Линкея? Бедный мальчик не может выйти на улицу. У него громадный синяк под правым глазом. Сколько будут продолжаться эти драки?
Мальчик присел на корточки и принялся тщательно перевязывать ослабевший ремень правой сандалии.
— Царь велел, чтобы ты немедленно попросил прощения у Линкея. И у Демокеда, его отца, тоже.
Мальчик оторвался от сандалий, неторопливо выпрямился и хмуро посмотрел на учителя. Тот поджал губы.
— Таково повеление царя, да продлят боги его дни! Кроме того, он велел сказать, что запрещает тебе мотаться по степи с какими-то оборванцами… Правда, друг мой, почему бы тебе не подружиться… ну, с тем же Линкеем?
Мальчик молча смотрел на учителя.
— Ну иди, — вздохнул тот. — И не забудь попросить прощения у Линкея.
На следующий день Линкей щеголял двумя синяками. Одним, пожелтее, постарше — под правым глазом, другим, посвежее — под левым.
Савмак допил вино, не переводя дыхания, поставил кубок на стол. И рядом встал золотой кубок.
— А теперь иди, — бесстрастно сказал Митридат. — Больше ты мне не нужен. Я хотел увидеть тебя. Я увидел тебя. Можешь идти.
И Савмак медленно поднялся, медленно повернулся и медленно пошел к выходу. Он уходил от Митридата — белого лица в драгоценном обрамлении, и от деревянного кубка, и от богато инкрустированного столика, и от мозаичного пола, и от расписных стен…