— Что это ты рано меня решил схоронить, дядя Антип, я еще вас всех переживу… Так уж и быть, уважу вас всех! Но чтоб и вы меня уважили, уговор.
— О чём речь! — нестройно зашумели столпившиеся гурьбой мужики, — говори, уважим!
— Хорошо, если что не так: барин ли палками забьёт, сам ли помру, но чтобы семья моя с голоду не пухла! Своё последнее отдайте, но чтоб сын мой голода не ведал, уговор!
— Уговор! — опять зашумела толпа, радуясь столь незначительной просьбе, — всей общиной обихаживать будем.
На том и порешив, мужики поразобрали косы и гурьбой двинулись к барскому дому.
За окном гудела вьюга. Вольдемар Кириллович бессмысленно ходил по комнате. Не найдя успокоения, он лёг в постель и, укрывшись пуховым одеялом, попытался уснуть. За последний месяц вся его разгульная, веселая жизнь закончилась, на сердце не было ничего, кроме бесконечной усталости и страха. Ночью он боялся сомкнуть глаза, потому что, когда засыпал, ему грезился огромный чёрный волк с налитыми кровью глазами и с самой что ни на есть человеческой улыбкой. В этой улыбке Вольдемар Кириллович с ужасом угадывал самого себя, и ему становилось ещё страшней. Даже когда он просыпался, оскалившаяся волчья морда подолгу стояла перед глазами. А ещё этот одинокий вой, ежевечерне раздающийся за околицей! Вой, совсем не похожий на волчий! Вой, в котором звучала почти человеческая боль! Вольдемару Кирилловичу иногда казалось, что он понимает отдельные слова этой волчьей песни. В эти минуты он хватался за голову и, вскакивая с постели, звал дворню. Ещё чаще, чем волк, в сновидения графа являлась старуха- цыганка. Она тянула к нему свои скрюченные пальцы с острыми кошачьими когтями и без устали твердила: — Людвиг, Людвиг, Людвиг! Вольдемар Кириллович пытался защититься от её слов, затыкал пальцами уши, но выходило ещё хуже. Голос начинал звучать в самом мозгу, заставляя трепетать всё тело. Сегодня ему не спалось. Злость на самого себя, бушевавшая в его душе, не давала покоя. — Провели, провели! — без устали повторял он. — Проклятые цыгане, они заранее всё знали, заранее всё рассчитали и потому взяли расписку. Но разве мог он подумать… Тут граф прервал свои мысли, растревоженный скрипом, раздавшимся за окном. Он откинул одеяло и, резко поднявшись, прислушался. За окном послышался скрип снега, будто кто- то тяжёлый не спеша прохаживался под окнами. Внезапно скрип прекратился и наступила полная тишина. Граф поднял отяжелевшую руку и медленно, будто через силу, перекрестился. Поцеловав нательный крест, он почувствовал, как одеревеневшие до того мышцы наливаются силой. Облегчённо вздохнув граф, расслабленно повалился в кровать и закрыл веки. Скрежет когтей по стеклу, казалось, вспорол его мозг, волю парализовало и в глаза Вольдемару Кирилловичу глянуло сморщенное лицо старца: