— Не помню, забыл, наверное, — в тон ему ответил я, и не желая больше обсуждать собственную персону (благоразумно решив, что придёт время — всё выяснится, а как же иначе?) повторил свой вопрос.
— Так кто же за нами гонится-то?
— Оборотки распроклятущие.
— Кто? — оборотки, оборотни, если я не ошибаюсь, это нечто ночное, а тут при светлом дне…
— Оборотки! Ты чего, не слыхивал?
— Так они вроде ночью… — неуверенно протянул я, глядя, как мой собеседник сердито смотрит в мою сторону.
— Ночью оборотни, а оборотки — горгуны по — гоблински, зыры по — ванахски, днём промышляют, — ответил он и добавил совсем сникшим голосом, — стаями.
— Большими? — не найдя ничего лучшего, на всякий случай уточнил я.
— Чтобы нас сожрать, и половины хватит, — усталость от бега и последующей быстрой ходьбы постепенно переходила в давившую на плечи безысходность. Я видел, как на лицах ратников появляется тень чёрной тоски, тоски, что появляется у людей, прощающихся с собственной жизнью.
— И что, ничего нельзя сделать? — похоже, я был единственный, кто ещё на что-то надеялся.
— Можно, но нам не убежать, они слишком близко. — И впрямь, позади отчётливо слышалось чьё-то пронзительное завывание, не то стон, не то странная песня. Вой-песня приближалась, наполняющая тоской душу и парализуя волю.
— А сражаться? — я не терял надежды.
— Сражаться? Естественно, мы будем сражаться, но никто ещё не видел смельчаков, похвалявшихся своей победой над горгунами. Они хитры и на большое войско не зарятся, а раз за нас взялись, значит, мы им по зубам придёмся. Прежде тут гарнизоны стояли, а как твари объявились, так никому житья и не стало. Говорят, искали их логово не единожды, тока мелкие отряды сгинули, а крупные ничего не нашли. Так и ушло войско государево отсюда, а вслед за ним и места эти обезлюдели, то ли покинули люди места родные, то ли сгинули, то мне не известно. А сражаться будем, как же не сражаться? Вот догонят нас твари и сразимся. Тебе кинжал — то хоть дать? Владеть умеешь?
Я неопределённо пожал плечами. Михаил хмыкнул и, сунув руку за пазуху, вытащил на свет божий узкий клинок длиной в добрый локоть, а вслед за ним и тонкой работы ножны.
— На, держи! — вложив оружие в ножны, он рукоятью вперёд протянул его в мою сторону. Кинжал оказался тяжёлым, с деревянной резной рукоятью, украшенной каким-то едва видимым орнаментом, каким именно, рассмотреть на бегу мне не удалось. Сталь клинка, хоть и потемневшая от времени, оказалась весьма острой — едва прикоснувшись к лезвию, я располосовал указательный палец. Бинтовывать его было некогда, топали, не останавливаясь, хотя, впрочем, и бинтовать — то было нечем. А шум, издаваемый преследователями, всё приближался.