Сбоку подошел Захар, остановился у старика, распростершегося на земле, и удивленно спросил:
– Что с Хоссамом?
Костя отмахнулся.
– Да так… Свободе радуется. У тебя что-то приключилось?
Пригодько поправил перевязь и неуверенно произнес:
– Иностранка эта… Просила научить ее стрелять из лука. Ну и…
– Что?
– Руку поранила. Вместо своего взяла лук одного из солдат шейха. Натянуть то натянула слегка, но при выстреле тетивой порезалась. Просит стрептоцидов.
Малышев хмыкнул:
– Обойдется. Аптечка для нормальных больных, а не на голову контуженных. Пускай, вот, Хоссам ей руку промоет и перевяжет.
Старик, услышав имя, подхватился и потрусил в сторону скопления смеющихся кнехтов. Захар следом не пошел.
– Что-то еще?
Бывший красноармеец, а нынче опоясанный рыцарь глубоко вздохнул и присел на то место, где только что скрипел признаниями араб.
– Послушай, Костик… Тут такое дело… Как у вас, там, в будущем, сказать девушке, что она тебе нравиться? Чтобы не обидеть и колодой дубовой не показаться?
Малышев удивленно посмотрел на товарища. В последние недели сибиряк много времени проводил у повозок обоза. Теперь причина такого внимания начала обрисовываться.
– Катьке что ли?
Захар заиграл желваками:
– А если и ей?! Что? Нельзя?!
Костя отвел глаза, стараясь жестом или мимикой не обидеть друга. Но тот уже и сам успокоился.
– Я понимаю, что так как у вас, там, манерам не обучен. Чего уж. Понимаю… А Катя – она городская, ей кого бы помудреней надо. Но… – Он стукнул себя в грудь. – Запала сюда. Думаю о ней, и… душа сворачивается. Погляжу – разворачивается.
Костя кашлянул от неловкости. Нашел кого спрашивать.
– Так подойди. Скажи, что… Так и так. Нравитесь вы мне. Не желали бы вы прогулятся до…
Захар вспыхнул:
– Я же серьезно!
– Так и я не шучу! – Огрызнулся Костя. – Что за детский сад? Ты же не сопля с молоком на губах?! Женщины в руках были? Ну, так и подойди к ней. Погулять пригласи. А уж куда гулять – в сад или в кино, которого тут еще тысячу лет не будет, сами решите. Если ты ей приглянулся, то пойдет. Если нет, так и ответит. Тоже, ведь, не маленькая.
Пригодько засопел:
– Я к тебе за помощью… А ты…
– Да не шутки это, Захар. Что в твое время, что в мое, ее то есть, люди оставались теми же. И все ухаживания не менялись.
– Скажешь тоже.
Он шумно выдохнул воздух.
Малышев медленно осмотрел суетящийся лагерь: кнехтов, протирающих лошадей и перебирающих оружие, арабов, столпившихся на краю и галдящих на своем языке. Война стала слишком обыденным для них. Настолько обыденной, что головы уже о чем-то более сложном, чем выживание, начали думать.