Для тех, кто совершал оплошность, мы держали в грузовике-мастерской несколько деревянных ящиков, но требовались они не каждый день — не потому, что люди не совершали оплошностей, но мы не всегда могли найти что-то, оставшееся от них, чтобы положить в ящик.
Обычно, вывинчивая взрыватель, люди сидели на бомбе, так проще держать его в одном положении; но я вскоре обнаружил, что лучше лежать на дне ямы под бомбой, когда вынимаешь эту опасную трубку, так легче подставить под нее руку в асбестовой перчатке.
Моей шестьдесят восьмой бомбой была авиаторпеда, откапывали мы ее пятнадцать часов. На такой работе почти не разговаривают. Нужно все время быть начеку. Копаешь осторожно, думаешь, прежде чем нажать посильнее лопатой, рукой или ногой. Дыхание должно быть спокойным, ровным, особенно когда нужно, чтобы земля не сползала. Если торпеда сдвинется хотя бы на сантиметр, это может оказаться концом. В таком положении она тихая; но никто не знает, как она поведет себя, если изменит его. А торпеда должна изменить положение, должна быть поднята; взрыватель должен быть удален. До этого она небезопасная, до этого мы не смеем дышать; поэтому давай кончать с этим делом — нет, не слишком поспешно, делается это медленно, каждое движение должно быть неторопливым, спокойным.
Такая авиаторпеда — хладнокровный противник; она ничего не выдает, ничего совершенно. Играть в покер с авиаторпедой нельзя.
Когда мы откопали эту торпеду, нам было приказано не вынимать взрыватель, пока ее не вывезут за пределы города. Возможно, это означало, что взрыватель у нее нового, неизвестного нам типа, или что она лежит в таком положении, что взорвется, если кто-то дыхнет на треклятый взрыватель; и если такая тварь взорвется, то разнесет всю эту часть города.
Подъехал крупповский дизельный грузовик с краном и встал, ожидая чудовищного груза. Четыре часа ушло на то, чтобы поднять торпеду, уложить и закрепить так, чтобы она не могла сдвинуться.
Когда с этим было покончено, мы с облегчением посмотрели на нее. Но кое о чем забыли.
— Кто умеет водить машину?
Молчание. Когда змея взбирается по твоей ноге, ты превращаешься в каменный столб, в неживой предмет, который змее не интересен. Мы превратились в столбы, мечтая стать невидимками, пока взгляд эсэсовца перемещался от одного к другому. Никто из нас не смотрел на него, но ощущали мы его присутствие так остро, что сердца колотились, и души, трепеща, уходили в пятки.
— Эй, ты! Водить можешь?
Я не осмелился сказать «нет».
— Садись за руль!
Дорога была окаймлена флажками. Слава Богу, ее отремонтировали, очистили, и поверхность была ровной. Все ради своих драгоценных домов! Я не видел там ни души. Другие машины ползли за мной в отдалении. У эсэсовцев не было желания приближаться к опасности. В одном месте горел в тишине охваченный пламенем дом. Дым от него ел мне глаза, я едва был способен видеть; но увеличить скорость не смел. Прошло пять мучительных минут, прежде чем я снова задышал свежим воздухом.