Она задумалась, оно понятно, не каждый день с места срываешься, но альтернативы не было, зимой в лесу напасть не пересидишь, тем-то и страшны зимние походы. Батый он ведь тоже Русь зимой брал. Все было сказано, сидеть в хате в полном доспехе, с двумя саблями за спиной, жарко. Положив на стол монеты, поднялся с лавки,
– Вот смотри, пять монет вам на дорогу, Ждане я еще три дал, хватит еще и останется. Вот тебе еще три монеты, пойдешь завтра на базаре потратишь, теплых вещей, припасов немного на дорогу прикупишь. Я с утра коня и воз вам куплю, там встретимся, погрузишь то, что купишь, обоз найдешь, что с понедельника в дорогу выступает, и возом домой поедешь. В понедельник с утра с обозом в дорогу. Еще раз скажу. С постоялых дворов только с обозом ехать. Сидите на месте пока попутчиков не найдете. Татей зимой нет, не их время, зато волков полно голодных, на одинокую лошадь и днем нападут, пропадете ни за грош. В Черкассы приедете, я уже вас ждать буду. Так что будь здорова Любава, завтра свидимся.
– Поздно уже, казак. Зачем тебе людей будить. Переночуешь у нас на лавке, места хватит, а с утра пойдешь.
Ее голос стал ниже, когда она произносила эти слова, в нем появились ноты и вибрации, проникающие прямо в спинной мозг, минуя сознание и все ментальные щиты которые мне удалось выстроить. Как пятнадцатилетний школьник боялся поднять глаза и встретится с ней взглядом, и боялся ответить, чтоб не выдать себя голосом.
Она была первой женщиной этого мира прорвавшая ткань затянувшегося сновидения, живой и желанной, к которой тянуло, как к огню, неодолимо. Но память, услужливая память, уже листала страницы моей жизни, выхватывая примеры таких же чувств, и такой же неодолимой тяги. Она пролистывала страницы дальше, до той, в которой с размаху били по открытой душе, обучая кровью, что открываться можно, либо когда сердце уверенно на все сто, либо хорошо подумав большой головой, остальные части тела слушать категорически запрещено.
Собравшись с мыслями, взглянул в ее глаза вновь ставшими цвета темного золота. Я смотрел в них долго, пока не увидел в них не уверенную в себе женщину, а сомневающуюся девчонку, не знающую что ей делать со всем свалившимся на ее голову. Поцеловав ее в щеку, тихо сказал,
– Не бойся Любава, теперь все будет добре, я не дам вас в обиду. А как до нас доберетесь, устроитесь, так и забудете про все.
Она вдруг расплакалась, прижавшись лицом к холодному железу на моей груди. Едва касаясь ее головы, гладил золотые волны ее волос.
– У вас такие же люди как везде, Богдан. Люди, они другими не бывают. Не обещай того, чего быть не может.