Как-то в «Нирвану» зашла девушка-японка. На неплохом русском она спросила, есть ли у них последний альбом Петра Мамонова?
Японка на Пушкинской – это было необычно. Девушку угостили пивом. Мимо шел художник Олег Котельников. После пива появились и другие напитки.
– Что вы делаете в Петербурге?
– Учусь.
– Ух ты! Что изучаете?
– Я филолог. Изучаю творчество Петра Мамонова.
– Творчество? Петра? Мамонова? Сейчас мы ему позвоним… Алё, Петя? Слушай, а ты чего, занялся творчеством, что ли?
Вечеринку продолжили у Олега в мастерской. Потом поехали к новой знакомой в общежитие. Ночью художники распотрошили ее аптечку с модными иностранными лекарствами. Найти удалось много вкусненького. Еще через год Котельников и его японская знакомая зарегистрировали свой брак официально.
7
Сквот на Пушкинской выглядел дико. На лестнице спали пьяные милиционеры в форме. Посреди ночи в дверь могли позвонить и сказать, что в соседней мастерской сидит Дэвид Боуи, а штопора ни у кого нет – не одолжишь?
Но обычная жизнь шла даже в этом необычном месте. Все как-то устраивались. Все женились. У всех родились дети. У Котельникова и его японской жены родилась девочка. Папа вместе с ней учил иероглифы. У Ивана Сотникова родились целых шестеро детей: Ольга, Ника, Маша, Тихон, Лука, Иван. Впрочем, об Иване Сотникове разговор впереди.
Тимур Новиков тоже женился. С будущей женой его познакомил Курёхин. Все вообще шло неплохо. Все рисовали картины, рожали детей, устраивали выставки, ездили смотреть чужие выставки и меняли старые квартиры на новые, более просторные. А Новиков умудрился изобрести еще одно новое художественное течение – неоакадемизм.
Вернее, неоакадемизм не был совсем уж новым течением. Рево, которую произвел Новиков, была странной.
Революция, это ведь когда вандалы крушат статуи и жгут золоченые полотна. Новиков восхищался статуями и рисовал золоченые полотна, но при этом был самым настоящим революционером.
Кибер-панк писатель Брюс Стерлинг тыкал пальцем в картины и говорил:
– Красиво! Что это?
Новиков объяснял:
– Это и есть неоакадемизм.
Стерлинг удивлялся:
– Но так в мире никто не делает! Это чересчур похоже на классическое искусство!
Новиков повторял:
– Я же говорю: неоакадемизм.
Кому в ХХ веке интересна классика? Все эти откормленные и накаченные греческие туловища из мрамора? Современное искусство – это закачать себе через клизму в задний проход ведро оранжевой гуаши, извергнуть ее на холст – вот и полотно!
Так делали все. Именно это во всем мире и называли «современное искусство». А Новиков у себя в Петербурге вдруг заявил, что искусство должно быть прекрасным. И все поразились. Он вдруг полюбил красоту. И это прозвучало как откровение.