О Джон Мария Иисус! В этом-то всё дело?! У того пекаря с красной фуражкой? Чёртов «джип», который на металлолом надо было везти? Да я ему услугу оказал! Что вы… вы натворили! Депрессия из-за такой мелочи!.. Тьфу, дьявол…
Фотоаппарат. Профиль на фоне разлинованной стены, анфас. Угрюмое выражение лица, запавшие щёки… короткая стрижка… недоумевающие детективы с чашкой кофе в руках. «Эй, пацан! Ой, простите, барышня… курточка у вас ничего, модерновая. Повернитесь-ка…» Поворот с нарочитой медлительностью. «А с машиной что случилось?» «С Полом Заггерманом свалили её в кювет… на 15 шоссе, он же всё и устроил… Извините, сэр. Я могу идти?» Глянцевое фото – длинные волосы, приоткрытый в изумлении рот. Тина. Тина-сорванец. Уродка паршивая!
Как здорово пахнет навозом посреди этих ровных кукурузных рядов… засохшие обломанные стебли, твёрдая земля… корочка инея хрустит под каблуком… мотылёк летит дальше, на безлюдное шоссе… А он стоит, прижавшись к столбу… на котором, наверное, сотни объявлений налеплено – с тех пор, как в здешнем кинотеатре Лорен Бэколл стала звездой… и открывает дверь машины. Стекло посыпалось, ну и плевать… ключи под сиденьем. Никто не будет в обиде. Жизнь без риска – вообще не жизнь… Кто бы рассказал об этом копам?
Прямоугольная печать оставила тяжёлый оттиск с красной каймой.
Не явилась.
Не явилась.
Не явилась…
… Да уж, что ему было делать в четырёх стенах? Если рассвет он встречал за рулём потрёпанного «седана», то в сгустившуюся темноту лихо въехал на мопеде. Лонни всё сделал, чтобы избавиться от нерадивого кузена. Вот и получился из него провинциальный «бунтовщик без причины», который предпочитает не Сан-Франциско и свободу слова, а захолустный Фоллз-сити с его барами и симпатичными девушками… Ему нравилось, как свистит ветер в ушах. Хотя в пределах города нельзя было превышать скорость, но в тот день он плевал на ограничения, с рёвом проносясь по засыпающим улицам. Лана снова работала в вечернюю смену. Здание фабрики на берегу реки Немахи… Не доехав до моста, он остановился и стал разглядывать его. Панорама – как для ночных открыток – курившийся над трубами дым, разноцветные огни, ровный ряд окон, бросающий голубоватые отсветы на асфальт, чёрный силуэт монолита. Сюрреалистический вид беспокоил его. А может быть, это свидание так раздразнило аппетит голодного до любви парнишки… Нет, как он бегал по знакомым в Линкольне, сбиваясь с ног – в районе была плохая телефонная связь, как искал хоть одного индивидуума со свободной трубкой, как потом сжимал эту трубку в побелевшем кулаке и, разглаживая смятые записки, звонил Тисдейлам… Набор – и не туда. Женский усталый голос, эмоции через край, он чуть не прыгал на месте! Зудящая боль от минутного страха – всё, его бросили и не хотят видеть там, где всё так хорошо шло! На предварительное слушание об его деле по краже автомобилей он так и не явился. Зато теперь, продрогший и хмурящийся, разглядывал здание фабрики… Он не был неистовым соблазнителем, он уважал девушек, хотя чисто по-мужски пользовался их неопытностью и своими очаровательными манерами. И теперь поджилки у него дрожали, как от дозы алкоголя – это чувство знакомо всем, будь парень капитаном школьной футбольной команды, атлетом и забиякой, или тихим очкариком, проводящим время за микроскопом. Желудок пуст, глаза трогательно доверчивы. Он хотел Лану… он хотел показать ей, чего стоит. Без спешки. Так редко ему удавалось побыть в обществе видной девушки, в которой так причудливо переплеталась хрупкость и неведение относительно того, что есть лучшее, чем пьянки в баре…